— Вот так‑то, — миролюбиво сказала мама, переходя на русский. Из‑за легкого узбекского акцента казалось, что она с родного языка перешла на иностранный. Мама выросла в Ташкенте. Во время землетрясения ее родители пропали, и она жила в детдоме. Но рассказывать об этом не любит. Зато о Ташкенте может часами говорить. Если ее послушать, то на свете нет города красивее и солнечнее. И люди там особенные, и персики там, и вообще… Это ее пунктик N_2 — после кошек. Нет, N_3, второй — это древнеегипетский.

На самом‑то деле никто не знает, как древние египтяне говорили, ведь их язык сохранился только в древних надписях, и одни специалисты, например, считают, что пустынный шакал произносится «ынау‑мынау», а другие — «еня‑меня». Но если уж маме пришло в голову учить нас древнеегипетскому… Мы со Стасом сначала бунтовали, но потом передумали; никто этого языка не знает, и у нас будет свой секретный шифр.

Проскользнув в ванную, я принялся ожесточенно чистить зубы. Хорошо, что сегодня суббота. Не надо учить уроки, особенно английский. А то у меня все перепуталось. В среду был пересказ текста, и я два раза «школу» вместо «скул» назвал «цурах».[5] Хорошо еще, что глуховатая Елена Константиновна, наша учительница, больше внимания обращает на уверенный тон, чем на то, что говоришь.

Бормоча детскую считалочку: «Каргаз, ушур, нердак тушур» (раз, два, третий — крокодил), в ванную вошел Стас. На плече у него, вцепившись когтями в майку и вздыбив шерсть, сидел безымянный котенок. Первым делом Стас пихнул меня, оттесняя от раковины, и начал намазывать зубную щетку, не переставая нудить: «Нердак тушур, перум, южур…»

— Будешь пихаться, схлопочешь, каракуц болотный, — предупредил я. Стасу всего одиннадцать, но все время приходится напоминать ему, кто у нас старший. — Отпусти котенка, ему же страшно.

— Хухер‑мухер, — невинно сказал Стас. — Ничего ему не страшно.

— Он кот или кошка? — поинтересовался я.

Стас скосил глаза на котенка и сказал: — Не знаю. Он еще маленький. И пушистый. Признаки пола не выражены.

— Это у тебя не выражены, дубина пушистая, — разозлился я. — Его же назвать как‑то надо!

— Назовем Валей, — беззаботно предложил Стас. — Это и мужское имя и женское.

— А почему именно Валей? — удивился я.

— Мельнику назло. А то плюется, как курдеп [6], — буркнул Стас, изучая в зеркало свою белобрысую физиономию. Он весь в папу, а я как мама — черноволосый и худой.

Я вытерся полотенцем и сяязвил:

— Что, усы ищешь?

Стас неожиданно покраснел и зашипел:

— Каваока Сет шенгар![7]

— Окавака Сет шенгар![8] — не остался я в долгу.

Дверь открылась, и вошел папа. Как раз в ту минуту, когда мы готовились вцепиться друг в друга. Папа снял котенка со стаськиного плеча и спросил:

— Чего‑то не поделили, полиглоты?

— Нет, папа, — дуэтом ответили мы.

— Точно? — усомнился папа. — Не ссорьтесь. Чтобы драться не пришлось.

Держа котенка за шкирку, он вышел. А мы со Стасом понимающе переглянулись. Если папа начал говорить «с уточнениями» («выключи свет, чтобы темно стало», «позови Стаса, чтобы пришел»), значит он погружен в обдумывание…

— Опять инопланетян ищет, — обреченно сказал Стас.