Начались грабежи магазинов, частных квартир, убийства. На улицах появились военные патрули сразу нескольких государств. Опять пошли разговоры, что японцам необходимо остаться во Владивостоке. Но императорская армия заканчивала погрузку на суда.

Белые каппелевские отряды где-то еще пытались оказывать сопротивление — бессмысленное, механическое. Какой-то мудрец сказал, что не паук шевелит ножками, а ножки двигают паука. Так и тут.

Во Владивостоке все, кто хотел выехать, ринулись к пароходным конторам Предприимчивые «Кунст и Альберте» мгновенно взвинтили цены на билеты. Но и за повышенную плату все места были раскуплены в один день.

Многие мечтали попасть хотя бы на палубу любой морской посудины. А знакомые, встречаясь на улицах, вместо приветствия спрашивали друг друга:

— Едете?.. Остаетесь?..

Лидию Сергеевну по ее просьбе любезный японский офицер, тот, что убил партизан, высадил из грузовика у аптеки Бордеса на углу Светланской и Алеутской. Телегу с пегой лошадкой у нее кто-то отобрал еще раньше. Мадам Веретягина не жалела об этом. Она надеялась, что еще несколько дней — и заграница, и у нее много, много денег. «Скоро я опять надену манто из бархата и настоящие французские туфли…» Но как изменился город! По дороге она видела очереди у хлебных лавок и неспокойные толпы по углам улиц. Она поняла, что ей здесь будет трудно одной, — везде надо пробиваться локтями. Много пьяных — казаки разбили интендантские склады на Чуркине мысе.

Расставшись с японцем, женщина в черной шляпе и модных ботинках на шнурках, с крестом сестры милосердия направилась в порт. Над городом гулко раскатился выстрел: портовая пушка возвещала полдень. Но вдруг заговорили и орудия военных кораблей, стоявших на рейде. Веретягина побледнела, заметалась, ей сделалось дурно. Кто-то с понимающей улыбкой сказал:

— Не беспокойтесь, мадам, сегодня день рождения английского короля. Это салют.

— Ах, день рождения короля! Как трогательно! — Она сразу успокоилась.

Орудийные залпы сотрясали воздух. Зажав уши, Лидия Сергеевна пошла дальше. Мимо нее по булыжной мостовой тарахтела вереница повозок, груженных домашним скарбом. На повозках среди узлов и чемоданов сидели дети; следом, спеша, спотыкаясь, шли родители; сгибались под тяжестью ноши китайцы-рогульщики.

Вся бухта была забита военными и торговыми судами интервентов.

— Скажите, это бегство? — Веретягина остановила пожилого мужчину в клетчатом костюме и котелке.

— Самое настоящее, сударыня. Красные на Первой речке, — утешил ее котелок.

— А где генерал Дитерихс? — истерично крикнула Лидия Сергеевна. — Он должен защищать нас… Он поклялся…

— Генерал Дитерихс, наверно, в Посьете. Все держится на волоске, и этот волосок — японский, — вздохнул котелок. — Жители Владивостока разделились на две части: одни только и думают, как бы выбраться из города раньше последнего японца, а другие готовят встречу красным, и я боюсь, что последних гораздо, гораздо больше.

— Где продают билеты за границу?

— Что вы, сударыня, — котелок посмотрел на сестру милосердия с непритворным удивлением, — какие теперь билеты?..

— Я должна увидеть генерала Дитерихса во что бы то ни стало.

— Что ж, желаю успеха. — Мужчина в клетчатом приподнял котелок и поторопился за своей повозкой.

Стемнело, но по черной воде бухты еще сновали китайские шампуньки. Огоньки встречались, наплывали друг на друга, снова расходились. Они были похожи на резвящихся светлячков. Мадам Веретягина, ошеломленная только что услышанным, стояла у причалов, беззвучно шевеля губами, почти ничего не видя.