— Бог мой, откуда вы явились, мой мальчик? Так долго не давали о себе знать. Я уже думала, Господи, прости, что вы умерли. У вас шрамы на лице, как будто следы укусов. Но вид у вас прекрасный. Однако вы, должно быть, голодны. Садитесь сюда, мы сейчас вместе позавтракаем, правда, мой мальчик? Не смущайтесь. Я вас и винцом угощу, красненьким… за двадцать пять су. Вы как будто одеревенели, рассказывайте же скорее.

Бобино не удавалось и слова вставить, наконец он сказал:

— Из Пуасси.

— Из Пуасси! Но там ведь тюрьма, неужели?.. О! Я уверена, что вы ни в чем не виноваты.

— Но там есть и госпиталь…

— Ах, мой Бог!

— И я из него вышел…

— Боже мой, несчастный случай… и эти шрамы…

— Да, мадам Жозеф, несчастный случай, от него я чуть не испустил дух…

— Кушайте и рассказывайте все, как было, мое бедное дитя.

Добрая женщина в один миг поставила два прибора, щедро наполнила тарелки едой, налила вино в стаканы и первой принялась с аппетитом есть, ожидая в то же время с нетерпеливым любопытством рассказа.

Бобино, конечно, был голоден, он с удовольствием жадно проглотил несколько кусков рагу, запив изрядным стаканом вина, и не в силах больше выносить терзающее беспокойство, не очень вежливо ответил вопросом на вопрос:

— Только одно позвольте спросить, мам Жозеф.

— Да, конечно, мой мальчик.

— Как поживает мадам Роллен? И Жермена… Есть ли о ней известия? И Мария? И Берта?

— Ах! Мой милый. Вы ничего не знаете… Конечно, вы не можете ничего знать… Большие несчастья… Очень большие несчастья.

Бобино напряг все силы, чтобы выдержать еще неведомый удар. Консьержка вновь заговорила:

— Ох… Ох… Ох… бедненький! Мадам Роллен… скончалась… В госпитале… Обе ноги раздробило… Отнять пришлось… А потом она, несчастная мученица, отдала Богу душу…

— Боже мой, — почти прохрипел Бобино, — какой ужас… А Жермена?..

— Уехала… ее увезли… исчезла… той же ночью, что и вы, и не отыскалась с тех пор… У нас в квартале болтали, но я руку дам на отсечение, все одно вранье.

— Вранье, конечно… Жермена не виновна, и те, кто говорил про нее гадости, — дрянные людишки. Но вы ничего не сказали о Берте и Марии. Малышки, в какой растерянности они, наверное, сейчас. Одни, без матери! Без старшей сестры… И меня с ними не было.

— Как? Вы не знаете?

— Что? Что… Прошу вас!.. Да скажите же мне все, дорогая мадам Жозеф!

— Так вот: бедную мадам Роллен похоронили, Жермена исчезла, бедняжки кое-как жили одни, грустные. Все время ждали известий от старшей сестры или от вас. Так прошло недели две, а может, три, и вдруг за ними приехал старый священник. Наверное, его послали какие-то сердобольные люди, чтобы позаботиться о них, устроить куда-нибудь, найти работу…

— А после?.. — спросил Бобино, задыхаясь от волнения.

— Так вот… они уехали со священником в его повозке.

Слезы стояли в глазах Бобино, когда он слушал это повествование; юноша воскликнул:

— Уехали! Вот так просто… не сказав куда…

— Дорогие малютки ведь сами не знали, куда их везут. Обещали написать, сообщить адрес. Ничего не потеряно, ведь они отбыли совсем недавно. Да вы кушайте! Кушайте! Выпейте… Вы же мужчина. Рано приходить в отчаяние, не надо портить себе кровь!

— Вы правы, мам Жозеф.