Я забралась к ней в кровать, и мы улеглись рядышком, словно влюбленные. Пэтси такая маленькая и гибкая по сравнению с Бетани. (Вообще-то с Бетани мы никогда не обнимались, не те были отношения, но, когда Терри и мама начинали скандалить посреди ночи, это было просто невыносимо… тогда мы с Бетани прижимались друг к другу и накрывались одеялом с головой, чтобы было не так слышно.)

Волосы Пэтси щекотали мне лицо, но я ничего не сказала. Просто протянула руку и ласково пригладила их. Мне ужасно хочется отрастить волосы подлиннее, но они у меня какие-то редкие и вечно растрепанные. Правда, если откинуть голову назад и втянуть ее в плечи, еще можно обмануть себя и считать, что волосы достают мне до плеч, только это неправда. Как Пэтси повезло, что у нее такие прелестные длинные волосы. Пэтси здорово повез… стоп, точка.

Но все-таки теперь и мне повезло. У меня началась новая жизнь, и я счастлива, счастлива, счастлива. Правда, вид у меня так себе, потому что пришлось сделать мне десять швов на лбу и они еще хорошо видны. Нэн не решалась пока вымыть мне голову, так что челка вся слиплась. У меня останется большой шрам, но это меня не заботило. Зато буду выглядеть КРУТОЙ девчонкой.

В больнице я не выдала Терри. Просто не смогла. Из-за мамы. Я сказала, что мы с братом и сестрой затеяли глупую игру в ковбоев и я попала в лассо.

Нэн поддержала меня. А когда мы вышли, сказала, закуривая:

— Хотя уж не знаю, с какой стати нам защищать этого подонка… Ну ладно, по крайней мере, меня никто не посмеет назвать доносчицей.

Ей было сказано, что курить в больнице строжайше запрещено, вот она и злилась на них. А уж Терри этого и вовсе, кажется, готова была пригвоздить своими каблуками-шпильками.

— Знаешь, у твоей мамаши явно с головой не в порядке, — сказала Нэн, когда мы плелись домой из больницы; мой лоб был весь прошит черными швами. — Почему она не бросит его?

Я пожала плечами. Мне тоже это непонятно.

— Но я-то все же бросила его сейчас, верно, Нэн? — сказала я.

— Конечно, Дарлинг. Какая ты была чудесная, храбрая девочка там, в больнице. Я горжусь тобой.

— И я правда-правда могу теперь жить у тебя, Нэн? Я буду делать все-все по дому, и присматривать за Пэтси, и помогать Лоретте с ее малюткой Бритни. Я умею обращаться с детьми…

— Бог с тобой, лапушка, — сказала Нэн. — Тебе вовсе не нужно зарабатывать себе право оставаться с нами. Ты член семьи.

— И я могу остаться в твоей семье навсегда, Нэн? Ты обещаешь?

— Да, я тебе обещаю, Дарлинг, — сказала Нэн.

Это было самое главное. На мою Нэн можно положиться. Она никогда, никогда не нарушает обещаний.

Индия

не знаю, что и делать! «Дорогая Китти» звучит немножко смешно — как будто я пишу письмо нашей кошке, Табите: «Дорогая Киска». Но мне хочется начать этот новый дневник именно так, потому что так писала свой дневник Анна Франк. Она — та потрясающая еврейская девочка, которой во время Второй мировой войны пришлось скрываться на чердаке, в «Заднем доме», вместе с семьей, и там она писала дневник. Она была настоящим прекрасным писателем. Так живо все описывала. Читаешь и чувствуешь, будто ты сама прячешься с нею в этом «Заднем доме», делишь свою комнатушку с брюзгливым старым дантистом, ешь гнилые овощи, ходишь в одежде, из которой выросла, вечно трясешься, что скрипнет половица, не смеешь даже спустить воду в уборной, если внизу кто-то есть. Ну, я тоже иногда не спускаю воду в туалете, если встаю ночью, но это потому, что у нас вода в трубе очень шумит, так что будит всех. А папа, если проснется, то снова заснуть не может, потому что на работе на него столько всего наваливается, что ему очень тяжело.