Я не предполагала, что он окажется с голым торсом, в черных трусах, спущенных так низко на его загорелом животе, что я вижу мягкую полоску волос ниже.

Я не надеялась, что он улыбнется, увидев меня.

И менее всего я ожидала, что он скажет:

– Я тебя знаю.

– А вот и нет, – отвечаю я очень четко, чуть затаив дыхание.

Вообще-то я теперь уже никогда не заикаюсь при разговоре с друзьями или членами семьи и очень редко – с незнакомцами, с которыми чувствую себя уверенно. Но сейчас мое лицо пылает, руки и ноги покрылись мурашками, поэтому я понятия не имею, что мне делать с заиканием.

Он улыбается шире, хотя это вряд ли возможно, на щеках появляется румянец, ямочка приковывает все мое внимание, – он распахивает дверь и выходит ко мне.

И выглядит он еще лучше, чем там, в баре. Он такой реальный, заполняет собой весь дверной проем. И его присутствие так ощутимо, что я отшатываюсь назад, будто меня толкнули. Он игриво изучает меня, но при этом держится так естественно и так ослепительно улыбается, наклоняясь ближе.

Я выступала на сцене, я видела, как работает это волшебство. Он может выглядеть как обычный человек, но в нем есть нечто неуловимое, что-то, что заставляет всех смотреть на него, не отрываясь, даже если он играет какую-то совсем крошечную роль. Это даже больше, чем обаяние, – это магнетизм, которому нельзя научиться или как-то натренировать. И я всего в двух шагах от него… У меня нет шансов.

– Я знаю тебя, – повторяет он и слегка наклоняет голову. – Мы уже встречались. Только еще не представились друг другу.

Я пытаюсь понять, что у него за акцент, и вдруг меня осеняет: он француз. Этот засранец француз. Хотя явно разбавленный. Акцент мягкий, слабый. Вместо того чтобы скручивать слова вместе, он разделяет их и тщательно произносит каждое.

Я сужаю глаза, стараясь сфокусироваться на его лице. Это непросто. У него гладкий и загорелый торс и самые совершенные соски, какие я видела в жизни, такие маленькие и ровные, отличные мышцы… И он такой высокий, что на нем хочется скакать, как на жеребце. Я чувствую тепло его кожи. И в довершение ко всему он еще и голый, не считая нижнего белья, но его это, похоже, нисколько не смущает.

– Вы, ребята, невероятно громкие, – говорю я, вспомнив, что меня сюда привело. – Кажется, ты мне намного больше нравился в переполненном баре, чем здесь.

– Но ведь лицом к лицу намного лучше, правда? – От его голоса у меня мурашки по рукам. Я не отвечаю, он поворачивается, смотрит назад через плечо и снова оборачивается ко мне. – Я прошу прощения за шум. Это Финн виноват. Он канадец, уверен, ты поймешь, он просто дикарь. А Оливер – австралиец. И тоже ужасно нецивилизованный.

– Канадец, австралиец и француз устроили дебош в гостиничном номере? – спрашиваю я, с трудом сдерживая улыбку. И пытаюсь вспомнить, что можно и чего нельзя делать, когда попадаешь в зыбучие пески: потому что именно в них я и попала. Я тону, меня засасывает нечто огромное, чему я не могу противостоять.

– Как в анекдоте, – соглашается он, кивая. Его зеленые глаза искрятся, и он прав: лицом к лицу на самом деле бесконечно лучше, чем через стенку и даже чем через темный, полный народу зал. – Давай присоединяйся!

Ничто никогда не звучало так опасно и так соблазнительно одновременно. Его взгляд падает на мои губы, задерживается на них, а потом скользит ниже, изучая мое тело. Несмотря на то, что он только что предложил, он шагает в коридор и дверь захлопывается за ним. Теперь есть только он и я, и его обнаженная грудь, и… ох, сильные ноги и вероятность умопомрачительного спонтанного секса в коридоре.