– Вот, оказывается, о чем она раздумывает! Забавно представить себе, как Дениса учит других. Только чему, осмелюсь поинтересоваться? Неужто можно найти хоть одного человека на нашей бренной земле, кто захочет, чтобы его учила пигалица, которая сама умеет лишь наводить марафет? В таком случае наш мир попросту замер на месте.

– Мама… – попыталась остановить ее мать Денисы.

– Помолчи, Биргит, дай мне сказать. – Она вновь обратилась к Денисе: – Скажу прямо. Я не знаю ни одного настолько ленивого, бездарного и оторванного от реальности человека, как ты, Дениса. Ты ведь вообще ничего не умеешь, давай признаем это. Быть может, настала пора попытаться подыскать работу под стать твоим скудным компетенциям?

Бабка напрасно ожидала получить ответ. Она покачала головой. Дениса уже знала, к чему идет.

– Я не раз говорила это прежде и предупреждала тебя, Дениса. Возможно, ты считаешь, что сидеть вот так, свесив ножки, совершенно в порядке вещей? Это просто потрясающе. Но ты не настолько красива, моя милая, и, боюсь, уж точно не станешь красивее лет эдак через пять.

Дениса с шумом выдохнула. Еще пара минут, и она сбежит отсюда.

Бабка повернулась к своей дочери с таким же холодным презрением во взгляде.

– Ты и сама была такой же, Биргит. Всегда думала только о себе и палец о палец не ударила, чтобы чего-то добиться. Что бы ты делала без меня и отца? Если б мы всё за тебя не оплачивали, пока ты впустую тратила время, одержимая манией величия?

– Мама, я все-таки работала. – Мать произнесла эту фразу с жалобной интонацией. На протяжении долгих лет ее попытки возразить попросту растворялись в воздухе.

Бабка потрясла головой и вновь обратилась к Денисе:

– А ты! Ты не сможешь устроиться на работу даже туда, где надо просто аккуратно складывать шмотки; даже не рассчитывай на это.

Дениса развернулась на сто восемьдесят градусов и скрылась на кухне, ощущая за собой отголоски бабушкиной отравы.

Если б можно было изобразить в качестве диаграммы то, что творилось у нее внутри, здесь в равных пропорциях присутствовали бы закостенелая ненависть, чувство мести и сплошной поток образов из прежней жизни, искаженных бабкиным восприятием. Дениса вновь и вновь выслушивала эту клевету и всякий раз испытывала боль, что не могло ее не раздражать. Про то, из какой чудесной семьи вели свое происхождение они с матерью. Про золотые годы, когда дед содержал собственную обувную мастерскую в Рёдовре и неплохо зарабатывал.

Вздор! Разве женщины в этой семье не сидели всегда дома, предоставленные сами себе? Разве не находились они исключительно на попечении собственных мужей, не занимались целиком и полностью домашним хозяйством, не ухаживали за членами семьи и так далее?

Вот то-то и оно!

– Мама! – раздался крик из комнаты. – Не надо обращаться с ней так жестоко, она…

– Денисе двадцать семь лет, и она ничего не умеет, Биргит. НИЧЕГОШЕНЬКИ! – орала ведьма. – Как вы собираетесь жить, когда меня не станет, скажи мне? А ты подумай об этом, ибо можете не рассчитывать, что я оставлю вам сколь-нибудь приличное наследство. Вообще-то у меня есть свои собственные потребности.

И это тоже они с матерью уже слышали сто раз. Сейчас она начнет нападать на мать Денисы. Обзовет ее голодранкой, неудачницей, затем обвинит в том, что та наделила дочь всеми собственными плохими качествами.

Отвращение и ненависть отзывались у нее в районе диафрагмы физическим дискомфортом. Дениса терпеть не могла этот пронзительный голос, требования и обвинения. Она ненавидела собственную мать за слабость и за то, что та не смогла удержать рядом с собой мужчину, который позаботился бы о них. Ненавидела бабку за то, что она-то как раз это сумела.

И когда уже она наконец преставится?!

– Я сматываюсь, – холодно бросила Дениса, вернувшись в столовую.