|
Присутствующие на сборище аборигены поняли это не хуже меня. Более того, судя по одобрительному ропоту в пиршественной зале, голосовали за высказывание Форсета двумя руками. И то верно, а то недолго от изголодавшегося по выпивке Жомова по хлебалу схлопотать! Кстати, после слова кенинга Ваня решил считать общее собрание закрытым и потянулся за серебряной рюмкой внушительных размеров, что поставила перед мим какая‑то дамочка из местной обслуги. Однако Сеня бесцеремонно стукнул омоновца по руке, успев еще и увернуться от второй, нацеленной прямо в ухо. Форсет еще не закончил свой аборигенский ритуал. Он обошел стол и, встав у очага, где зря пропадал кабаний ливер, принялся брызгать кровью во всех собравшихся. Они приняли это безропотно, низко склонив головы. Уж не знаю, прятали они свои бесстыжие морды или преклонением голов выражали дань почтения своему вождю, но мне эта часть ритуала понравилась больше всего, поскольку дала возможность прошмыгнуть к очагу и вытащить оттуда почти не подгоревшую печень. Ихний Один там, у себя на небесах, и без этого найдет что пожрать. Так зачем же такому деликатесу пропадать зря? Впрочем, мой героический поступок нашел одобрение лишь в глазах Попова. Ваня меня и вовсе не увидел, а Рабинович, заметив мой смелый демарш, зашипел, как перегретая кофеварка:
– Фу, Мурзик. Фу, кому сказал! Положи на место. Щаз‑з‑з! Причем с тремя буквами "з" в конце. Положить‑то печенку я положу, чтобы ты, противная морда, от меня отвязался, но вот тащить обратно я ее не буду. Пусть уж она мне сердце своим присутствием согреет, чем сгорит на радость мифическому божеству! Выплюнув печень поближе к ножке стола, я виновато посмотрел на Сеню, делая вид, что раскаиваюсь. Рабинович покачал головой. – Совсем от рук отбился? – шепотом поинтересовался у меня хозяин. – Жратву с помойки таскаешь, словно кот шелудивый? Ох, вернемся домой, займусь я твоим воспитанием. Ой, мать моя сучка! Устыдил и напугал. Ты сначала дорогу домой отыщи, Моисей ты наш ненаглядный, а уж потом грози своим воспитанием. И потом, печенку я не с помойки стащил, как ты изволил выразиться, а спас от безвременной кончины в огне. Так что мне за это, может быть, даже орден полагается!.. Впрочем, Сеня мою тираду все равно не понял, так что распинался я зря. Ведь знаю, что разговаривать с людьми, что бисер перед свиньями метать, но никак от дискуссии удержаться не могу. Видимо, горбатого только могила исправит, а ведь так хочется взаимопонимания! Вот так, размышляя о тщетности всего земного, я и пропустил начало пирушки. Очнулся от тяжких мыслей только тогда, когда вокруг меня стали мелькать чьи‑то ноги, хоть и обутые в меховые ботинки, но зато без штанов, а лишь укрытые едва ниже колен платьями из грубого холста. Догадавшись, что это девушки‑аборигенки начинают обносить гостей местным алкоголем, я горестно вздохнул и отодвинулся подальше под стол. Они‑то, может, и не понимают, что трясут юбками над головой у самца, пусть и собачьей породы, но мне‑то подсматривание, хоть и случайное, чести не делает. Все‑таки я не в коровнике, как они, воспитывался! Трое ментов пить местное пойло наотрез отказались. Жомов, недовольно посмотрев на полупустую бутылку "Абсолюта", горестно вздохнул и разлил водку поровну в три серебряные рюмки. Форсет с нескрываемым любопытством наблюдал за этими манипуляциями и, когда бутылка опустела, робко протянул к ней свою грязную лапу. Ваня инстинктивно отодвинул бутылку в сторону и вопросительно посмотрел на прадедушку российского бомжа. – Ты че, пустые бутылки собираешь? – поинтересовался он у кенинга. – Этот сосуд, наверное, колдовской? – задал контрвопрос сжигаемый любопытством викинг. – Не позволят ли мне могущественные ворлоки Муспелльсхейма прикоснуться к нему? – Слушай ты, Форсет или Корсет, мне лично по хрену, – да, дети, будь вы хоть трижды Ванями Жомовыми, не пейте водку на голодный желудок! – но если ты сейчас же нормальным языком разговаривать не начнешь, я тебе мигом урок грамматики преподам. |
