— Дождь, — сказала я по-английски.

— Yes. Yes. Уже три дня льет. — Подхватил водитель светскую тему.

— В Москве все знают английский?

— Во всяком случае, выпускники Института иностранных языков, каковым я являюсь.

— Вы любите музыку?

— Мисс хочет послушать радио?

— Нет, нет. Вам известно имя Артемьева? Это, кажется, известный скрипач.

Шофер из института задумался.

— Вообще, я не силен в серьезной музыке. Спросите лучше о популярных ансамблях, наших звездах — Пугачевой, Леонтьеве, Гребенщикове…

Я не спросила, впившись глазами в дома, среди которых мы кружили. Шофер пытался найти необходимый номер, но номера на бетонных стенах почему-то отсутствовали. Он вышел под дождь, поговорил с мужчиной под зонтом, удерживающим озябшей рукой поводок устремленной в кусты собаки.

— Понятно, — сказал парень, усаживаясь на место. — Вон та башня.

— Да, точно, точно! — обрадовалась я, узнав однажды виденный дом.

— Они здесь все одинаковые, надо внимательно проверить номер и корпус. Мадам проводить? — предложил водитель получив деньги.

— Спасибо. Не надо. У вас отличный английский.

Я осталась у подъезда дома, освещенного качающейся на ветру лампой. Пара мусорных баков, переполненных добычей, щедро разбрасывала клочья бумаги, гулко перекатывающиеся по асфальту бело-голубые бумажные пакеты. Холодные капли, стекающие по лицу, подействовали отрезвляюще. Чужой город, чужая жизнь. Чужой, как ни гипнотизируй себя, человек, не ждущий меня в своем семейном доме. Пожарной сиреной взвыла тревога: «Беги, спасайся, Дикси! Довольно дурить, гоняться за миражом. Назад, назад, к своему голубому бассейну!» Я распахнула скрипучую дверь и шагнула в темный, пахнущий кошками, подъезд.

Пять этажей наугад на лифте и еще два пешком. Вот она — 127-я. Черный дерматин, покрывающий дверь, не заглушал мощных рояльных аккордов, свидетельствующих об отчаянной настойчивости игрока. Звоню. Аккорды затихают. В дверях, громыхнув цепочкой, появляется паренек с едва пробивающимися темными усиками.

— Здравствуйте, мне надо видеть господина Артемьева или Наташу, — заикаясь, говорю по-английски.

— Мама! — крикнул он в глубину квартиры и обратился ко мне:

— Велкам, плиз.

Подтянув синие трикотажные штаны, парень попустил меня в коридор, пахнущий жареной картошкой и отбивными. Из кухни появилась Наташа. Я сразу узнала ее, а она меня, видимо, нет: удивленно таращила глаза, не вымолвив и слова.

Затем, быстро обтерев полотенцем взмокший лоб, сказала:

— Здравствуйте, Дикси, — и позвала удалившегося в комнату сына.

Тот потоптался, выслушав мать, и предложил мне раздеться. Наташа протянула вешалку, я сняла плащ и вошла в гостиную, которую уже однажды успела рассмотреть. Те же портреты над роялем, ожидающим с поднятой крышкой и распахнутыми на пюпитре нотами.

— Папы дома нет. Он гуляет с Эммой. Садитесь, пожалуйста, — сказал Саша, исполняя роль переводчика. — Вы в Москву по делам или в гости? — осведомился он с материнских слов.

— По делам.

Включили телевизор, перебрали программы, чтобы выискать интересную для меня, и остановились на какой-то политической дискуссии. Саша стал объяснять происходящее на экране, покрывшись красными пятнами от напряжения. Волосы у него были отцовские, остриженные под корень и словно светящиеся медной пылью на круглой, лобастой голове.

Очевидно, в России не в чести ирландские цвета. А лицо материнское, с ямочками на щеках и девичьими голубыми глазами, встревоженными и проницательными.