— Вряд ли, — задумалась Дикси. — Скорее всего, своей смертью Герхардт хотел убить их любовь.

Труда пожала плечами:

— Все это уже никогда не прояснится… Но, говорят, что Клавдия вовсе не любила господина Ленцера. Поэтому сразу после дуэли он пытался убить себя. Как-то неудачно. Три дня лежал здесь с развороченным животом и не мог умереть. Просил в бреду, чтобы Клавдия пела… Страшная история… Бедняжка баронесса — сразу два гроба! Я слышала, то она и сама едва пережила все это… Такая несчастная судьба.

— Довольно, Труда. Расскажешь в другой раз.

— Да больше, вроде, и нечего. Баронесса часто доставала свадебное платье, в котором венчалась с господином Штоффеном. Ему было 33, а ей — восемнадцать…Она плакала здесь одна, опустив шторы, а иногда играла… Подолгу играла, до самого рассвета…

…«Кого оплакивали вы, тетушка Клавдия? — Дикси посмотрела в дерзкое лицо на портрете. — Героического супруга или незадачливого музыканта? Придется выбирать версию по вкусу. И я догадываюсь: кажется, баронесса оплакивала себя — то, что не сумела уйти первой».

Но в комнатах баронессы витала подлинная, какая-то нелепая скорбь, несовместимая с их нарядной, кокетливой жизнерадостностью.

Владелица выпорхнула отсюда, позвав за собой Дикси. Письмо, это ее письмо… Дикси перечла его дважды, а потом, отпустив Труду, достала подвенечное платье Клавдии. Пожелтевшие брюссельские кружева, множество кропотливых мелочей — вставок, вышивок, серебряного и стеклярусного шитья. Целомудренно закрывающий шею стоячий воротничок и подозрительно узкая талия, рассчитанная, видимо, на корсет. А, впрочем, — невесте ведь было всего восемнадцать… Выскользнув из своих одежд, Дикси шагнула в облако старых кружев, дохнувших ароматом сладких, увядших цветов. Ее руки слегка дрожали, застегивая узкие манжеты и воротничок. А корсаж на спине не стягивался, оставляя узкую прореху. Обнаружив широкий атласный пояс, Дикси обернула его вокруг талии два раза и завязала концы спереди.

Подхватив фату из нежного газа — измятого, пожелтевшего, едва не рассыпающегося — она приблизилась к зеркалу… «Вот так выглядит Дикси, обрядившая себя для последней роли. Театр, конечно, театр… А то парижское платье, предназначавшееся для свадьбы с Алом — из шелестящей лазурной тафты с узким декольте, доходящим чуть не до пупка, с золотым житьем и алмазными стразами — разве оно было настоящим? Вряд ли. Просто реквизит из другого спектакля. Наверняка, более веселого…»

«Лишь только смерти дано подарить любви вечность», прочла она еще раз письмо Клавдии, подчиняясь гипнотической власти ее слов. Все встало на свои места: не мелочная ревность обманутой влюбленной жаждала меси. Вечная Любовь, озарившая избранницу-Дикси молила о спасении. Ради нее, стремящейся к бессмертию, ради Майкла, запутавшегося в житейской пошлости, приговаривала себя Дикси к уничтожению…

Она достала магнитофон и нажала кнопку. В бело-голубой комнате нежно запела скрипка… «Маэстро Луи Карно услышал в этой музыке весеннее дуновение, ликование юного счастья. Так и писал ее Майкл, когда думал, что любит меня. Теперь он сочинит другой финал, с черными звуками, вороньем кружащим над смертью».

Папку с нотами «Dixi de Visu» она положила у портрета Клавдии. Здесь, вместе с письмом, которое она сейчас напишет, ее найдет Михаил Артемьев, получив завещание. А может быть, раньше, прибыв на траурную церемонию.

Волнение, охватившее Дикси, перешло в крупную дрожь. Рыдание и смех подступали к горлу одновременно.