веселью.

Публика разошлась вскоре после банкета. На улице ждали хозяйские лошади и слуги, чтобы развезти гостей по домам. Со всех сторон сыпались приглашения на другие вечеринки, и я напрягал слух, определял, какие предложения делались всерьез, а какие – просто из вежливости.

Меня и Ауфшнайтера часто приглашали в дом Святой Матери, и вскоре я наладил сердечные, дружеские отношения с Лобсангом Самтеном. Молодой человек только начинал карьеру монаха. Как перед братом далай-ламы, перед ним открывались блестящие перспективы. Однажды ему пришлось играть роль посредника между Богом-Королем и правительством. Бремя высокого положения уже начинало довлеть над Лобсангом. Он не мог просто так выбирать себе знакомых. Что бы он ни делал и куда бы ни шел, люди сразу же пытались как-то истолковать его поступки. Когда однажды он посетил одного высокого чиновника, в комнате воцарилась тишина, и все, включая министров кабинета, поднялись со своих мест в знак уважения к брату далай-ламы. Другому подобные почести вскружили бы голову, но Лобсанг Самтен всегда оставался скромным человеком.

Он часто беседовал со мной о своем младшем брате, жившем затворником в Потале. Я поинтересовался, почему на приемах гости прятались при появлении на плоской крыше дворца фигуры далай-ламы. Лобсанг дал мне довольно трогательный ответ. Молодой Бог-Король с помощью нескольких прекрасных телескопов и полевых биноклей любил наблюдать за жизнью подданных в Лхасе. Для него Потала был золотой клеткой. Долгими часами в течение дня он молился и читал учебники в темных комнатах дворца. Мальчик имел мало свободного времени и почти не развлекался. Почувствовав во время веселой вечеринки на себе его взгляд, гости старались поскорее скрыться из виду, не желая омрачать печалью сердце молодого правителя, лишенного подобных радостей. Лобсанг Самтен – единственный друг и доверенное лицо брата – мог навещать его в любое время, являясь связующим звеном между ним и внешним миром, всегда рассказывая далай-ламе о происходившем вокруг. От Лобсанга я узнал: Бог-Король весьма интересовался нашей деятельностью и через свой телескоп часто наблюдал за моей работой. А еще он с нетерпением ждал переезда в летнюю резиденцию в Норбулингка. Погода стояла прекрасная, и мальчику хотелось поскорее вырваться из Поталы на свежий воздух.

Сезон песчаных бурь окончился. Цвели абрикосовые деревья. На окрестных горных вершинах остатки снежного покрова ослепительно блистали в лучах теплого солнца, напоминая мне об очаровании весны в горах моей родины. Однажды официально объявили о начале лета и разрешили носить летние одежды: менять меха на легкие наряды по собственному желанию запрещалось, для этого ежегодно после изучения многочисленных примет назначался специальный день. Резкое потепление или неожиданные снегопады не имели никакого значения: с определенного дня предписывалось носить только определенные костюмы. Так же происходило осенью, и я постоянно слышал жалобы: люди либо парились, либо мерзли.

Смену одежды у знати сопровождала церемония, длившаяся несколько часов: слуги на спинах приносили большие тюки с летним платьем хозяев. Монахам было легче: они просто надевали вместо обрамленных мехом шапок схожие с тарелками головные уборы из папье-маше.

Однако существовал еще один повод для смены костюма: это когда весь официальный мир сопровождал далай-ламу в Летний сад красочной процессией. Мы с Ауфшнайтером ждали ее, надеясь поближе разглядеть Живого Будду.

В великолепный погожий день жители Лхасы почти в полном составе двинулись через Западные Ворота в двухмильное шествие от Поталы к дворцу Норбулингка. Трудно было найти свободное место в этой огромной толпе.

Я очень жалел об отсутствии у меня кинокамеры с цветной пленкой, чтобы запечатлеть красочное зрелище. Первый день лета радовал всех, и я тоже радовался за мальчика, переезжавшего из сумрачной тюрьмы в живописный летний сад.