XIV

Больше месяца пребывал генерал Катенин на старом Эмбинском укреплении. Шатры оренбургского генерал-губернатора синели на взгорке, внизу в зеленых берегах сверкала Эмба, Казаки с ведрами и водовозные брички беспрестанно двигались по взгорью вверх и вниз. У казацких юламеек дымились мангалы и большая по ходная кухня. Слева от русского лагеря торчали кай сакские кибитки правителя Малого джуза, справа — несколько юрт степного разбойника Исета Кутебарова. Небольшая депутация Нур-ишана, приехавшего с Тюб-Карагана, жила в русском лагере. Катенин разрешил Нур-ишану жить рядом, боясь, как бы головорезы Исета не расправились с ним и его людьми.

В лагере, несколько отделившись от него, располагалось и Его императорского величества посольство, отправляющееся вместе с посланцем Хивы Омариль-ханом в Хорезм. Полномочный посол России флигель-адъютант полковник Игнатьев постоянно находился в шатре Катенина, даже ночевал. Утром над степью звенела кавалерийская труба, казаки, сломя голову, бежали вниз, к реке. Офицеры умывались под рукомойниками у юламеек. Генерал-лейтенант Катенин — бывший царский адъютант, в почтенном возрасте сменивший Перовского, вовсе не выходил умываться. Денщик вносил таз с подогретой водой в шатер. И завтрак приносили туда же. Катенин выходил из шатра в голубом мундире, чист и подтянут; и казакам казалось, что он никогда не раздевается — всегда в полной боевой готовности. Недовольным взглядом генерал-губернатор оглядывал Эмбу и прилегающие к ней окрестности. Видел юрты, палатки, юламейки, парусиновые шатры; видел людскую пестроту — белые рубахи и красные шаровары солдат, малиновые халаты и пышные шапки с орлиными перьями кайсаков, косматые туркменские тельпеки и рыжие чекмени. И оттого, что эта пестрота с каждым днем разрасталась, ибо к лагерю спешили отовсюду, — Катенину становилось не по себе.

— Этак эти нехристи зажмут нас в кольцо и не вырвешься, — то ли шутил, то ли жаловался Катенин флигель-адъютанту Игнатьеву. — Нет ли каких новых сведений из Хорезма, Николай Павлович?

— Все те же слухи, Александр Андреевич, Хорезм кипит, словно котел разогретый, — мрачно отвечал Игнатьев. — А кто кого бьет: хивинцы иомудов, или наоборот, одному Аллаху известно. Как бы не пришлось нам на Эмбе до самой зимы проторчать. Придется тогда Омариль-хана в Оренбург везти. Один он ни за что не поедет в Хиву: страсть как боится туркменов.

— Еще бы не бояться! Если верить нашему подданному Нур-ишану, не без участия этого Омариля пятерых иомудов, посланных к нам, убил Сеид-Мухаммед...

Подобные разговоры повторялись каждое утро. При этом молодой Игнатьев, ему всего-то исполнилось двадцать шесть, неизменно щегольски широко расставлял ноги и, откинувшись, осматривал степь в зрительную трубу. Бездействие томило обоих, да и провиант, взятый в дорогу, уменьшался поразительно быстро. Катенин направлялся на Сырдарью, в Перовск, и заодно взял под охрану посольскую миссию, чтобы довести ее до Арала, но в последние дни стал все настойчивее выска зывать мысль: «А не оставить ли тебя, Николаша, одного на Эмбе? Выяснишь обстановку... Как начнут благоприятствовать условия, тогда и двинешься в путь, а я, пожалуй, отправлюсь на Сыр». Игнатьев противился, возражал, как мог, приглашал к генералу то Исета, то Нур-ишана — вели разговоры о мире и мирной торговле. Катенин, сразу как принял Оренбургский край, объявил кайсакским султанам и всему кочевому населению о своей миротворческой политике. Указ, обнародованный им, возымел действие. И то, что стояли сейчас у русского лагеря кибитки султанов и прочих вождей степного края, был добрый знак его политики. Кочевых гостей Катенин побаивался, но принимал охотно и разговаривал с ними на равных. Это особенно льстило им, Александр Андреевич, как-то расчувствовавшись за чашей кумыса, даже пожелал сфотографироваться с разбойником Исетом Кутебаровым.