— Капыр... да подавятся твоими костями гиены...

Сергей помрачнел, но смолчал. Молча зашагал по склону к дороге, где стояли его пушки и ели из жестяных котелков хлебово пушкари. Кара-кель с несколькими джигитами, поджидая Сергея, стоял на обочине, Он был суров, и губы его кривились в злой усмешке.

— Я пришел от Рузмамеда, иди, он ждет тебя...

Не сказав больше ни слова, Кара-кель зашагал по дороге в самый конец растянувшегося на целый фарсах войска, где находился обоз. Сергей последовал за ним, понимая: что-то случилось. Рузмамеда он увидел лежащим на арбе. Сердар был без сознания. Оглядев его, Сергей заметил, что левая рука Рузмамеда обмотана тряпкой. Спросил:

— Что с ним? Похоже, ему обрубили руку?

— Да, Сергей-джан, — жестко выговорил Кара-кель. Когда мы ворвались в город, Рузмамеда выбили из седла. Он упал, и рука его попала под копыто его же коня. Он попросил меня, чтобы я отрубил ему руку... Я это сделал.

— Но он же истечет кровью! — испугался Сергей и потянулся к завязанной руке Рузмамеда.

— Нет, Сергей-джан, кровь не потечет, — так же жестко возразил Кара-кель. —Мы остановили кровь. Джигиты принесли казан, мы налили в него немного масла и поставили на огонь, Когда масло закипело, я вынул саблю, отрубил кисть и сунул его руку в кипящее масло. Крови не будет, рука заживет... Но сердар не сможет быть сердаром. Одной рукой ему не удержать джигитов

— Дайте ему воды, — подсказал Сергей и, взяв из чьих-то рук кундюк, приподнял голову Рузмамеда и влил ему в рот немного воды.

Раненый застонал и открыл глаза. Они у него были мутными, зрачки блуждали, как у помешанного. Он не узнал Сергея — вновь смежил веки.

— Да, Кара-кель, дело плохо. Надо спасти сердара во что бы то ни стало. Надо найти лекаря. — Сергей обвел взглядом стоявших у арбы джигитов.

— Воля Аллаха, — отозвался Кара-кель. — Как захочет Аллах, так и будет.

— Я попытаюсь прислать ханского лекаря, — неуверенно пообещал Сергей. — Надо спасти сердара. — И зашагал к шатрам Аллакули-хана.

Спустя час он приехал с табибом...

Около полуночи войско двинулось на запад по предгорной равнине, оставив разгромленный и опустошенный Боджнурд на милость собакам и шакалам. Поделенные между воинами пленники, связанные веревками, шли за повозками и верблюдами. Скрип колес, храп и фырканье лошадей нарушали тишину ночи. Иногда раздавался го тут, то там женский визг и мужская брань — это изголодавшиеся по женщинам воины насиловали своих пленниц, оттащив в кусты от дороги, или в арбах. Дикий разгул и чудовищный цинизм победителей возмущали пушкарей. Сергей скрежетал зубами. Егор, матеря хана с его биями и джигитами, откровение костерил и Сер гея:

— Ты-то что ж не насильничаешь? Ты-то тоже у них — господин, белая кость? Аль своей Татьяне изменить боишься? Не бойсь, не скажем.

— Брось, Егор, не доводи до греха. Я ведь могу и того... зубы тебе выбить за такие выражения..

— Ладно, не пужай, хуже, чем есть, все равно уж не будет...

Остальные пушкари терпеливо молчали.

Через несколько дней пришли в Гюнаминское ущелье, расположились лагерем на холмах. Ниже по ущелью, виднелась персидская деревушка, а выше дороги в высоких, почти отвесных скалах — пещеры. Раскинув шатры, хивинцы сразу заговорили о зороастрийцах-гебрах, обитавших в этих пещерах больше двух тысяч лет назад. По преданиям, управляли тут мобеды — жрецы, отличавшиеся особой мудростью. Жрецы эти выдумали черную магию и все дикие обычаи. Своих умерших они выносили на скалы — прилетали орлы и склевывали мертвецов до костей.