В любовь. Пусть желторотую, едва оперившуюся и незаботливую, как молодая птица, но в любовь. И конечно же, навечно, потому что для первой любви, пока она оперяется и трепещет крыльями, разлук не существует…

О разлуках – это, конечно, не так. Это для поэзии. Но как же без поэзии, коли уж – любовь? Как же без странных совпадений, без знамений, без сплетений обстоятельств и – рук, наконец? Как же без неба в глазах, без высокой его прозрачности, что предвещает первую любовь?

…Ах, это я снова об Асе. Впрочем, это вечное и общее. И мы тоже не избежали светлой романтики, как и наши родители и пра-пра…

Так вот, жили они в «доме с башнями». Строился он как доходный, но в модном модерном стиле первого десятилетия двадцатого века. Строился дом быстро, крепко и основательно, и видом был шикарен и тогда, и по сю пору хорош. Видом шикарен, но после революции улей стал еще тот. Коммуналки, как вы понимаете. Дурных, правда, почти и не было, к тридцатым годам воцарилась чистота, внутриквартирная негостеприимность, подчеркнутое нелюбопытство к чужим кастрюлям и – холодноватое взаимоуважение как некий пакт, не исключающий подводных течений и несколько мнительной косоглазой наблюдательности.

Миша с родителями и младшим братом жили на последнем этаже, на четвертом, Настя с мамой – на третьем, над кинотеатром «Арс».

Настю Надежда Игнатьевна родила уже в хорошем возрасте по тем временам, за тридцать. О Настином отце разговоров не велось. Сложилась лишь версия, что был он военным доктором на империалистической, где и встретил еще совсем молоденькую Надежду Афанасьеву, одну из первых докторш, только-только выпущенных институтом. По сути была она не столько докторшей, сколько хирургической сестрой, но случалось, и ассистировала.

Роман между будущим отцом Насти и Надеждой Игнатьевной тогда так и не сложился. И, будто черновик некой богато задуманной, но неудавшейся или не вовремя задуманной рукописи, скомкан был и заброшен. Имели место жаркие встречи посреди кровавого ада войны, но без обещаний и клятв в верности. Когда в семнадцатом году мир перевернулся, и стало непонятно, кто враг, а кто нет, и появилось великое множество враждующих правд, Надежда вернулась в Петроград и стала работать в том самом институте, который окончила.

Доктор, ее amant, затерялся на фронтах. Потом, как выяснилось позднее, по заданию комиссариата организовывал госпитали то здесь, то там. Но в один прекрасный час вдруг оказался в Петрограде, только что сделавшемся Ленинградом, и стал одним из ведущих хирургов в том самом медицинском институте, где работала Надежда. Они встретились и узнали друг друга.

Он скоро исчез, но родилась Настя. По версии Надежды Игнатьевны, Настин отец умер от гриппа, так и не увидев дочери. Писем, однако, никаких не сохранилось и портретов тоже, а Надежда Игнатьевна носила девичью фамилию – Афанасьева, которую передала Насте.

Утаивание имени Настиного отца объясняться могло разными причинами: выслан или расстрелян (тогда подметали тех, кто был связан с эсерами) или эмигрировал одним из последних. Но это версия Настиного сына – Асиного деда. На самом деле мало ли что могло быть. Любовная измена, потеря интереса, разочарование или страшная ссора на профессиональной почве. Мало ли…

Отчество Настино было Александровна, но, откуда оно явилось, никто теперь не знает.

С родителями Надежда Игнатьевна, видимо, порвала еще в ранней эмансипированной молодости и никогда о них не упоминала и даже случайно не проговаривалась. На вопросы Настины о бабушках и дедушках отвечала: их нет и замыкалась наглухо.