Но не успели Валентина с Анной Дмитриевной выйти за порог, как в подъезде послышались пронзительные женские крики.

Кричала соседка с первого этажа. Выяснилось, что три минуты назад она открыла окно и увидела на асфальте мертвого Леонида. Мужчина лежал на спине с переломанными конечностями.

Пока мать и дочь пили чай у Марии Евгеньевны, Леонид открыл окно и сиганул вниз.

После похорон Валентина замкнулась в себе. Она практически не выходила из дома, ни с кем не общалась, даже с соседями не здоровалась.

А потом Мария Евгеньевна узнала от Фурмановой, что Валя ушла.

– Куда ушла? – недоумевала старушка.

– Ушла из дома. Побросала в чемодан вещи и ушла. Маша, она обвинила меня в смерти Лени, – разревелась Анна Дмитриевна, уткнувшись в плечо соседки.

– Господи, помилуй! Да в чем же ты виновата?

– Валька сказала, что Леня спятил по моей вине. Маша, но ведь я хотела как лучше, и врачи говорили то же самое. Неужели Валька не понимала, что это единственный выход?

– Нюр, я тебя не понимаю.

И Фурманова рассказала, что несколько месяцев назад Валентина узнала о своей беременности. Леонид был в восторге, он давно хотел обзавестись наследником, поэтому известие о беременности жены воспринял со слезами радости на глазах. Обрадовалась и Анна Дмитриевна.

Но уже через пару дней выяснилось, что рожать Валентине строго противопоказано по медицинским показателям.

– Врачи настаивали на прерывании беременности, – плакалась Фурманова, – а Валька не хотела их даже слушать. И Ленька против был, говорил, что все нормализуется и Валя благополучно родит. А я испугалась. Испугалась за жизнь дочери. Ходила за ней как приклеенная, уговаривала, чтобы Валя аборт сделала. Она кричала, ругалась, но в итоге, наверное, поняла, что в моих словах и в словах врачей есть доля истины, согласилась прервать беременность. Леньке было решено ничего пока не говорить. Когда он узнал, я чуть не умерла от страха. Как он кричал! Господи, я думала, у меня барабанные перепонки лопнут. Потом развернулся и хлопнул дверью. Два дня где-то колобродил, а когда вернулся, заявил, что мы с Валькой убили его ребенка. Леонид сильно переживал, ночами не спал, курил, как паровоз, и чудить начал. Теперь вот Валя меня виноватой считает, мол, если бы не мои уговоры, не помутился бы у Леньки рассудок.

Мария Евгеньевна не знала, как утешить Фурманову. Она полагала, что Валентина обязательно одумается и вернется к матери, но действительность оказалась куда жестче. Валя не давала о себе знать.

– Это все мне назло, – говорила Анна Дмитриевна спустя год после смерти зятя. – Она вычеркнула меня из своей жизни. А что я сделала, что? Я всего лишь хотела, чтобы моя дочь осталась жива. Неблагодарная! Сначала Сашка фортель выкинул, теперь Валька. Хороши детки, мать им не нужна. Вот так помрешь в одиночестве, и даже похоронить будет некому.

* * *

– Как в воду Нюрка глядела, – сказала Мария Евгеньевна. – Померла, а на похоронах ни Валентины, ни Александра не было. Да и как им там оказаться, если с матерью больше пяти лет не общались. Э-хе-хе, я-то раньше думала, что Нюрка счастливая, у нее детки есть, в случае чего будет кому стакан воды поднести. А на деле видишь, как вышло. Умерла в одиночестве.

После рассказа Марии Евгеньевны Катарина решила прогуляться перед сном. Она вышла во двор и не спеша побрела вдоль раскидистых кустов неведомого ей растения. Москву уже окутали сумерки, часы показывали без четверти двенадцать. Где-то вдали был слышен заразительный девичий смех и мужской бас.

Прокручивая в голове историю жизни Анны Дмитриевны, Ката села на облупившуюся скамейку, поняв, что ей совершенно не хочется возвращаться в квартиру бабы Мани. В настоящий момент находиться в четырех стенах было жутко некомфортно.