— Нехорошо, — сказала наконец старуха.
Она поднялась, отлепила лист от столба, сощурилась на поплывший по намокшей бумаге текст, беззвучно зашевелила губами. Затем смяла объявление, бросила в траву.
— Нехорошо, — повторила она и повернулась ко мне. — Ты можешь попросить молоко. Ты можешь попросить еду, водку. Могут принести дар твоему ребенку. Но ты не берешь деньги. Нехорошо.
Я кивнула, не понимая, чем я-то провинилась и почему должна просить еду. Андрей испуганно моргнул, глянул в сторону спящего брата.
Старуха покачала головой, сказала что-то про туристов, сняла проволоку с калитки и скрылась за неокрашенным штакетником и крапивой. Скрипнула и хлопнула дверь.
Стрекотали кузнечики. Гоготали гуси. Муравей полз по рассохшейся серой доске. Я подтолкнула его ногтем, и он побежал быстрее.
Спустя пару минут дверь снова скрипнула и хлопнула. Зашуршала трава. Старуха приоткрыла калитку.
— Иди сюда, — она поманила меня. В руке она держала игрушечного зайца: неказистого, с голубыми пластиковыми глазами-бусинами, сшитого вручную из обрезков белой заячьей шкурки.
Она протянула зайца мне, сказав:
— Это Дьяик.
Я кивнула — Дьяик так Дьяик, я слышала и более странные имена. На ощупь заяц был бугристым, будто вата в нем собралась комками, и влажным. Глаза напоминали лед на реке зимой.
У шамана на пути есть семь препятствий, сказала мне старуха напоследок. Куда бы ни пошел кам, он встретит на пути семь пуудаков. И должен будет выкуп дать. Будут кара кумак и кара талай, но их ты не бойся. Знаешь, куда идешь, — будешь сильнее, чем те, кто заплутал.
Не знаю, дойдет ли сообщение, но я надеюсь, ты меня услышишь. Помни: куда бы ты ни шел и что бы ни случилось — ты окажешься сильнее.
|