ВИЛЬФЛИНГЕН, 1 НОЯБРЯ 1970 ГОДА

Первое ноября; желтые листья липы на той стороне опадают, хотя царит полное безветрие. Семена с коричневыми крыльями держатся дольше; гобелен становится одновременно прозрачнее и темнее: сгущенная субстанция. Я рассматриваю ее через гибискус, цветущий на подоконнике. В саду лопата выкапывала луковицы крокуса. Они заготовили на весну маленькие рожки.

Аманда спит в кресле рядом со мной. Она потягивается — это напоминает те пять минут, которые позволяешь себе перед подъемом. Тогда образы становятся особенно сильными.

Настроение передается; дикий кабан рядом со мной глядит из окна; он поставил на карниз передние лапы. Клыки поблескивают; покров серебристо-серый. Старый малый; могучая грудная клетка благодаря шерсти кажется еще крупнее. Он как клин уменьшается к заду. Я спрашиваю Аманду: «Ты что, собираешься целый день держать его в комнате, да еще и оставить на ночь?»

Она говорит, что снаружи он только бездельно валялся бы в лужах. Это, наверно, правильно, однако она должна все - таки позволить ему немного спустить пар, иначе он станет слишком сильным.

В саду корова объедает акацию. Она невероятно худая и складками брюшины запуталась в ветвях. Она там, наверно, зачахнет, поскольку на дереве растет больше шипов, чем листвы. Этого не хватит на то, чтобы туго набить брюхо, поэтому она расстается с переплетением сучьев и падает вниз.

Черепахи уже защищены; они спят в погребе, однако одна, похоже, освободилась. Как она смогла забраться на письменный стол? Голову закрывает маска — она напоминает коробочку лотоса, какие видишь в качестве надгробного украшения. Только она желтая и очень маленькая, как крышка солонки. На животном намордник — видимо, потому, что оно уже укусило какого-то гостя. Аманда пугает его, трогая его головку. Мне приходится показать ей, как гладят черепаху: сначала прикасаешься к одной из ног до тех пор, пока она не почувствует тепло. Тогда она вытягивает из панциря голову и позволяет тихонько почесывать ее морщинистую шею. Кроме того она вытягивает из щелей ноги и начинает равномерно размахивать ими: древняя кума снова становится молодой.

ВИЛЬФЛИНГЕН, 17 НОЯБРЯ 1970 ГОДА

Первый снег. Я разложил перед окном диски подсолнухов; зеленушки тут же с удовольствием угощаются ими. А ведь лазоревка уже стучала клювом по стеклам, когда доски были еще пусты.

ВИЛЬФЛИНГЕН, 23 НОЯБРЯ 1970 ГОДА

Франку Мюллеру, Лёррах: «Большое спасибо за Ваше серпентологическое сообщение. В случае с чудовищем, которое принесло течение, речь, пожалуй, идет об уже сильно разложившейся рыбе или кальмаре; это покажет вскрытие.

Когда в термах Экса собирались сотни блестящих гадюк, это было знаком чрезвычайной силы целебных источников. Приползало даже животное Асклепия. И если бургомистр города велит травить животных, потому что они-де пугают гостей купален, он совершает глупость, не говоря уже о гнусном поступке. В Алжире тоже есть источник, в водоеме которого плавают черепахи и змеи, и больные, ищущие там исцеления, не боятся их, а им радуются.

Бургомистру, учинившему данное безобразие, следовало бы вместо этого написать табличку: "Эти гадюки миролюбивее, безвреднее и чище нас. Они свидетельствуют о целебной силе наших источников, которые бы испортились, если бы мы убили животных. Пока живы змеи, Земля сохраняет свою силу".

На место пугливого человека, который сбежал бы, придут десять других, чтобы насладиться спектаклем, который в мире наших загрязненных рек и оскверненных морей звучит почти как сказка».

ВИЛЬФЛИНГЕН, 7 ДЕКАБРЯ 1970 ГОДА

Неделю провел в Париже. У Фрашонов увидели старых друзей. Габриель Марсель не поленился прийти, хотя из-за своей тучности он почти не покидает квартиру на седьмом этаже.