В конечном счете, сама судьба заставляет его разделить блеск и нищету современного путешественника. Массовый туризм навязывает свой стиль «рабочего мира» архаичным ландшафтам природы и культуры. Современный турист «пролетает мир как сиамский близнец: как homo faber и как homo ludens, как намеренно безысторичный и как мусический, жаждущий образов человек, то гордясь своим титанизмом, то печалясь о разрушении, которое за ним следует. Чем сильнее, чем мощнее вырастают у него крылья, тем реже он находит то, что угодно для его души» (3-12 августа 1965 г.). Однако вместе с тем Юнгер по-стоически надеется сохранить свободу, которая заключается в способности занять дистанцию и выбрать правильную перспективу.

Кроме того, дневник дает пример превосходного упражнения в зрении для «культурного туриста»: «Путешествуя, в чужом узнаешь собственное». Во многих наблюдениях содержится своего рода ключ, позволяющий разомкнуть чуждое и непонятное. Среди прочего хотелось бы отметить сделанное мимоходом замечание об отношении японцев к старине. «Таким образом, тщательно копируются старинные образцы. Исполнение было тоже удачным, и чтобы оценить результат, нужно сравнивать его не с нашими древними соборами, а с их неоготическими и неоромантическими имитациями» (3-12 августа 1965 г.). Именно так, просто и точно, объясняется феномен, о котором Юнгер мог только догадываться, но который сейчас стал частью повседневности: повышенное и даже навязчивое внимание японских и корейских туристов именно к тем «достопримечательностям», которые современному образованному европейцу с его историческим и герменевтическим сознанием скорее покажутся китчем. Юнгер, говоря его же словами, — «удивительно хороший наблюдатель, которому четверть часа, проведенная на Рыночной площади чужого города, дает больше материала, чем иному — целый год» (о Жане Жионо, запись от 19 сентября 1965 г.).

Итак, разрушение, «опустошение мира» производится не самим человеком — таково убеждение автора. Некое осмотическое движение создает образы и вновь затягивает их в безымянную первооснову. Поэтому Юнгер параллельно с туристическим освоением внешнего мира все интенсивнее занимается темой «нерасчлененного» (das Ungesonderte, das Unvermessene), лежащего в основе всех явлений. С помощью стереоскопической методики это нерасчлененное может быть представлено как нечто образное, как оптический феномен. Воспринятое как бы изымается из временного потока и в какое-то мгновение в отображении проблескивает праобраз (Urbild), в «поверхности» обнаруживается «глубина». Эту игру Юнгер называет словом «приближение»: оно соответствует религиозному, художественному опыту и, в конце концов, мистерии смерти. Приближение (или сближение) к действительности осуществляется двумя способами — через доказательство-демонстрацию гармоничного порядка, который является в богатстве и многообразии явлений, и через опыт священного, всеобъемлющего и непостижимого, из которого все выходит и куда все возвращается.

От ранних эссе и дневников «Семьдесят минуло» отличаются тем, что в них почти нет места для ключевых событий эпохи, вкус к которым так убедительно демонстрировал молодой национал-революционный публицист и создатель эссе «Тотальная мобилизация» и «Рабочий» Юнгер в 1920- 1930-х гг. Сообщения из новостной ленты — убийство Руди Дучке, высадка американцев на Луну — теперь будто преломляются в сложной системе зеркал. Во время студенческих волнений в мае 1968 г. Эрнст и Лизелотте Юнгер гостят на Villa Massimo в Риме. Их круг общения — тот самый «истеблишмент», на который обращен гнев протестующей толпы.