— Да. Наверное.

— Когда пришел сюда, когда в машину лазил — ничего не видел, не слышал?

— А чего надо было видеть?

— Не знаю — людей, автомобили. Может, кто шел, или ехал, или бежал. Или крики какие-нибудь?

— Не-а. Никого не было. Только мы с Мишкой. Мы тут мало были, только посмотрели и пошли…

— Из машины больше ничего не стащили? Только честно!

— Не-а…

— Ладно, идите.

Подошел человек.

— Что у тебя?

— Ничего интересного. Сняли пальчики с оружия, в машине снаружи и внутри. Посмотрели, пошарили вокруг.

— Что нашарили?

— Есть какие-то отпечатки обуви. Но, скорее всего, пацанов и их папаши. Есть и другие, но более старые, подсохшие уже. Вон там — рисунок протекторов. Свеженький. Кто-то в лужу въехал, грязь продавил.

— Может, этот? — Кивок в сторону джипа.

— Нет. Я посмотрел. Все четыре колеса. Там рисунок другой.

— А потерпевший?

— Что потерпевший? Башка — в куски, по всему лесу осколки собирали и с дерева пришлось соскребать. Выстрел в упор, картечью. По всему — самоубийство. Хотя…

— Что «хотя»?

— Уж больно способ экзотический выбран — приехать, присесть чистенькой попкой на мокрую травку, веточку с сучком в сторону найти… Прямо армейский, времен отечественной войны вариант. Можно было что-нибудь попроще придумать, если уж так приспичило. И оружие… Самострелы обычно предпочитают свой фейс не портить — чисто инстинктивно, потому представляют, как в гробу лежать будут в окружении скорбящих родственников, которые о нем сожалеть должны. Опять же по хладному лобику погладить, раскаявшись и оценив утрату. А здесь — лежать нечему. Здесь только если платочком это место прикрыть… Ладно бы в рот ствол сунул — это еще понятно. А он с нескольких сантиметров пальнул. Мало кому приятно в дуло заглядывать, из которого сейчас смерть выскочит. Странное это любопытство. Да и менее надежно — а ну как в последний момент рука дрогнет и ствол в сторону уйдет. Так можно вместо жизни уха лишиться или глаза. А вот если в рот, да зубками дульце прикусить, тогда — с гарантией.

— Тьфу на тебя, с подробностями твоими.

— Ты спросил, я ответил. Но это так, личное мое мнение. В протоколе я ничего такого писать не буду. Да вот еще что — в кармане у него бумажка нашлась. — Помахал в воздухе прозрачным файлом с каким-то листком.

— И что там?

— Прощальная записка. Мол, ухожу сам, по собственной инициативе, прошу никого ни в чем не винить… И все в этом роде. Потом прочтешь. Странно только, что записка распечатана на принтере.

— А что здесь странного?

— Обычно пишут от руки, выплескивая свои эмоции на бумаге. Там даже по почерку, по наклону букв, по нажиму, по разбегу строк можно судить о психологическом состоянии самоубийцы на момент написания — насколько он нервничал или, напротив, был спокоен. А здесь казенная бумага со стандартным шрифтом. Причем даже без подписи. Что уж совсем не понятно.

— Почему?

— Если ты принял решение покончить с собой и просишь никого в этом не винить, это ведь бумага почти официальная, как заявление. Об уходе с этого света на тот. По собственному желанию. А коли это официальная бумага, то роспись должна быть! А то ведь можно черт знает что подумать. Зачем письма писать, если их не подписывать? Вот ты бы стал предсмертные записки без подписи катать?

— Я бы вообще ничего писать не стал.