— Зачем? Хлопцы спят, не надо будить, я один поговорю, — промолвил Палий, отодвигая большой деревянный засов. Ночь была до того темная, что и собственную руку нельзя было разглядеть. — Где ты? — спросил Палий, протирая глаза. — Подходи поближе.

— Я здесь, пане полковник. От Искры вам…

Четыре или пять теней оторвались от сарая и метнулись к Палию.

— Хлопцы, к оружию!.. Нет, тебе это так не удастся…

Палий с силой ударил одного из пытавшихся свалить его с ног. Еще одного сбил ударом по голове, но в это время кто-то дернул его за ногу, и Палий упал навзничь.

Услыхав голос Палия и шум борьбы, Тимко и казаки бросились в сени, но дверь оказалась запертой снаружи. Выбили окно и выскочили во двор; здесь никого не было, вокруг стояла немая, тревожная тишина, и только быстро удалявшийся топот копыт нарушал ее.

— Батько! — крикнул Тимко. — Где ты, батько?!

Он сделал шаг вперед и наступил на что-то мягкое. Нагнулся, поднял с земли и поднес к глазам шапку.

— Хлопцы, в погоню! — крикнул он.

Кинулись к конюшне, но она была пуста: лошадей увели. Тимко закрыл лицо руками и зарыдал, как ребенок.

Глава 5

ЦАРСКИЕ МИЛОСТИ

Был июль 1689 года. После совместного с Василием Голицыным похода в Крым Мазепа решил поехать в Москву отдать почести правительнице Софье и тем самым заручиться еще большей ее поддержкой и доверием. Свита его была велика: шесть полковников, при каждом по пять казаков, генеральный писарь, судья, бунчужный — этим прислуживало по два казака, три старших войсковых товарища, девять младших, восемь дворян, пять священников, драгуны, дворовая челядь — всего около шестисот человек.

К Москве подъезжали медленно, старались не заморить коней и въехать в русскую столицу так, «чтоб москвичи и рты разинули от удивления», как говорил Лизогуб. В десяти верстах от Москвы сделали остановку, надели пышную, праздничную одежду. Мазепа облачился в дорогой, жалованный государями кафтан, усыпанный жемчугом и драгоценными камнями. Кафтан немилосердно сжимал шею, лицо гетмана покраснело, как бурак, но он сидел на коне, словно статуя. Не зря кто-то из казаков, украдкой указывая на гетмана пальцем, назвал его Перуном.

В селе Воздвиженском их уже поджидали высланные царицей полковник стремянного полка стольник Иван Циклер с пятью сотнями рейтар и двумя сотнями подьячих малороссийского приказа да дьяк Василий Бабынин с царской каретой. Дьяк от имени великих государей и правительницы спросил Мазепу о здоровье.

Мазепа растроганно поблагодарил за такую царскую милость и вытер краем платка слезу, набежавшую на глаза — то ли от царской заботы, то ли оттого, что тесен был воротник кафтана, — об этом знал только сам гетман.

Подъезжая к Калужским воротам, гетман дал из окна кареты знак рукой: двадцать музыкантов потрясли воздух дружным, празднично-радостным гимном. Москвичи выскакивали на улицу и удивленно глядели на пышную процессию, растянувшуюся чуть ли не до Ильинского крестца.

Остановились на Посольском дворе — одно из больших зданий было полностью отдано Мазепе и его свите. Гетман довольно потирал руки, шагая по комнате, — в самом деле, по всему видно, что можно надеяться на милость царицы. Он был необычно весел, что заметили даже дворовые, одевавшие утром Мазепу к приему. Гетман даже не ворчал на них за то, что они ему, как всегда, слишком туго затягивают пояс, а, напротив, весело подмигнул: видите, дескать, каков ваш гетман, каким почетом пользуется в русской столице!

Прием превзошел ожидания Мазепы. В этот день прибыли все московские бояре и военачальники — великие государи раздавали милости за поход. Петр и Иван сидели на двухместном позолоченном троне, окруженные толпой бояр, за ними чуть выше сидела Софья.