Они опомнились лишь, когда из-за частокола прозвучал хриплый, пьяный голос:

— Кто там?

Семашко выпустил Лесю из объятий и оглянулся.

— А, это ты, харцизяка, пся крев, как ты смеешь, хлоп поганый? Гей, гайдуки, шкуру спущу! Куда вы смотрите, хамское кодло? Берите его!

Сабля сверкнула в руке Семашки.

— Ну, кто посмеет? Кому жить на свете не хочется?..

— Что ты такое говоришь? — крикнул Зеленский. — Еще с коня упадешь. Очнись.

Семашко открыл глаза.

Зеленский тряс его за плечо.

— Что с тобой? Говоришь такое, будто рубать кого хочешь. Я думал, с коня так и хлопнешься. Снилось что-нибудь?

— Привиделось невесть что, — схитрил Семашко, все еще находясь под впечатлением воспоминаний.

…Миновав перелесок, всадники встретили двух панов: Дерезу и Харленского. Те ехали жаловаться Палию на бывшего полковника Карпа Тышкевича: он отобрал у них поместье Бышев. Зеленский, выслушав их, спросил у казаков, кто здесь из Бышева и что за птица Тышкевич. Узнав, что «хорошая подлюга», он приказал ехать сперва на Бышев. Оба панка, радостные, ехали рядом, заглядывая в глаза сотнику и обещая дать крестьянам волю, лишь бы только им помогли проучить живодера Тышкевича. Небольшую крепость не пришлось даже брать — крестьяне сами открыли ворота, и Зеленский въехал во двор с перначом в руке, в знак данной ему власти.

Крестьян на сходку тоже не созывали; когда Зеленский, привязав к резной колонне коня, вышел на крыльцо панского дома, двор был уже переполнен радостной, шумной толпой. Он позвал на крыльцо обоих панов и обвел взглядом крестьян. Левая щека его, пересеченная сизым шрамом, нервно задергалась. Часто приходилось ему видеть людскую нищету, но такую не всюду можно было встретить. Перед ним стояли изможденные люди с глубоко запавшими глазами, оборванные, одетые в черные латаные-перелатанные сорочки, обутые в лапти; сапог не было ни на ком.

— Наденьте шапки, я не король, не султан турецкий и не пан. Ваше село противозаконно захватил Тышкевич, теперь по приказу полковника Палия я возвращаю село его первым владельцам, дворянам Дерезе и Харленскому.

Крестьяне, стоявшие перед крыльцом, не изъявили радости. Бросая недобрые взгляды на панов, они потянулись было к воротам.

— Не расходитесь! — крикнул Зеленский. — Сейчас с вами будет говорить пан Харленский. Давай, — кинул он пану.

Тот выступил вперед и быстро начал:

— Тышкевич без нашего и вашего на то согласия силой захватил село, именье и всю живность, теперь благодаря храброму полковнику и богу, — Харленский перекрестился, — село нам вернули. Мы, то-есть я и пан Дереза, даруем вам волю…

— И землю, что принадлежала Тышкевичу, а теперь нам… — приблизился к нему Зеленский.

— Но… — заморгал тот глазами.

— Какие еще «но»? — обжигая горячим дыханием щеку Харленского, сквозь зубы прошептал Зеленский.

— Как же так? — обернулся Харленский, но, увидев лицо сотника, сразу обратился к сходу: — И землю, что принадлежала Тышкевичу, а теперь нам…

Он с трудом закончил речь, вытер рукавом пот со лба и виновато посмотрел туда, где только что стоял Дереза. Но тот, еще раньше сбежав с крыльца, бочком пробирался вдоль забора к воротам. Харленский вопросительно посмотрел на Зеленского, тот понял и указал глазами на ворота. Однако когда Харленский начал спускаться с крыльца, Зеленский вспомнил, что паны не написали кондиции, и приказал вернуть их.

Пока паны писали дарственную грамоту, а казаки и крестьяне выбрасывали из окон панское добро, у ворот поднялся шум.