Эти письма были приобщены к делу в качестве тяжкой улики против Евдокии и Глебова. Нет смысла их комментировать, ибо они говорят сами за себя устами и сердцем несчастной царицы-инокини.

Двадцатого февраля в Преображенском приказе, в застенке, была учинена очная ставка Глебова и Евдокии. Сохранились протоколы допросов и описание следственного порядка.

Глебова спрашивали: почему и с каким намерением Евдокия скинула монашеское платье? Видел ли письма к Евдокии от царевича Алексея? Не передавал ли письма от сына к матери и от матери к сыну? Говорил ли о побеге царевича с Евдокией? Через кого помогал Евдокии? Чем помогал? Зачем письма свои писал цифирной азбукой?

В отчетах записано: «По сим допросным пунктам Степаном Глебовым 22 февраля розыскивано: дано ему 25 ударов. С розыску ни в чем не винился, кроме блудного дела…»

От блудного дела при наличии писем и показаний десятков свидетелей отпереться было невозможно, остальное Глебов отрицал.

Тогда приступили к розыску. Глебова раздели донага и поставили босыми ногами на острые деревянные шипы. Спиной он упирался в толстую доску с шипами. На плечи ему положили тяжелое бревно, и под его тяжестью шипы пронзили ступни Глебова. Истязаемый ни в чем, кроме блуда, не сознавался.

Палачи стали бить его кнутом, по пословице: «Кнут не Бог, но правду сыщет». Считалось, что после этого любой человек скажет все, что от него ждут. Кожа летела клочьями, кровь брызгала во все стороны, но Глебов стоял на своем.

Тогда к окровавленному телу стали подносить угли, а потом и раскаленные клещи. Его пытали трое суток, оставляя в покое лишь на время беспамятства.

И все это видела Евдокия.

Глебов отрицал все и не дал палачам ни малейшей возможности обвинить Евдокию в чем-либо, кроме очевидного греха — блудодеяния. После трехсуточного розыска Глебова отнесли в подвал, положили на шипы, которыми был усеян пол и стены камеры, а потом снова водили на правеж, но так ничего и не добились.

И тогда в дело вмешались врачи. Они вступились за Глебова, предупреждая, что он при смерти и может скончаться, не дожив до казни.

Вняв их предупреждению, 14 марта Глебову вынесли приговор: «Учинить жестокую смертную казнь».

О казни Глебова и его пособников в блудодеянии сохранилось свидетельство австрийского посланника Плейера императору Карлу VI.

Плейер писал, что Глебова привезли на Красную площадь в три часа дня 15 марта. Стоял тридцатиградусный мороз, и, чтобы наблюдать длительную и мучительную казнь до конца, Петр приехал в теплой карете и остановился напротив места казни. Рядом стояла телега, на которой сидела Евдокия, ее стерегли два солдата. Они должны были держать Евдокию за голову и не давать ей закрывать глаза.

Глебова раздели донага и посадили на кол.

Здесь автор приносит извинения за то, что должен будет пояснять вещи, относящиеся к инфернальной, то есть адской, сфере.

Кол мог быть любых размеров — тонкий или толстый, гладко обструганный или шершавый, с занозами; мог иметь острый или тупой конец.

Если кол был острым, гладким и тонким, да еще смазанный жиром, то палач, должным образом повернув жертву, мог сделать так, что кол за несколько мгновений пронзал казнимого и входил ему в сердце. При желании казнь умышленно затягивали. Все сказанное относится к турецкому колу. А был еще и кол персидский. Он отличался тем, что рядом с колом с двух сторон аккуратными столбиками складывали тонкие дощечки, почти достигавшие конца кола.

Приговоренного сначала подводили к столбу, заводили руки назад и сковывали их наручниками. Потом приподнимали и сажали на кол, но кол входил неглубоко — жертву удерживали столбики из дощечек. Через какое-то время палачи убирали две верхние дощечки, после чего кол входил глубже.