— Должен? Может быть, и не так, Лаура. Но к чему все эти рассуждения?

Лаура, прикрыв глаза, снова задумалась.

— Эмили пригласила меня остаться у них на выходные. Я думаю: соглашаться или нет?

Кэссиди с тревогой в голосе сказала:

— Я знаю, что ты провела там ночь и ничего страшного не случилось. Но, Лаура, неужели ты думаешь, что это разумно? Ты же сама говорила, что там… мрачная атмосфера и что дом производит гнетущее впечатление. Что само по себе очень неприятно. И допускаешь, что Питера убил кто-то из этого семейства. А может, Эмили сорок лет назад убила своего мужа? Ведь Дэниел говорил, что подозревает ее в убийстве дедушки…

— Но подозрения — не доказательства, — сказала Лаура, сознавая, что повторяет слова Дэниела.

— Хорошо, согласна. Будем считать, что старая леди не убивала своего мужа. После сорока лет траура и безупречного поведения можно ее оправдать. И даже признаем, что никто из членов семьи не убивал Питера. Но остается еще война между Эмили и Дэниелом. А заложников всегда приносят в жертву, Лаура. Для этого их и берут.

— Да знаю я, знаю, — пробормотала Лаура.

— Правда? Когда дело касается Дэниела, ты становишься совершенно беззащитной. Тебе не удается скрыть свои чувства. А если он заметит, что ты от него без ума? Думаешь, это удачная мысль — ночевать в комнате, которая находится недалеко от его спальни?

Лаура объяснила Кэссиди, что спальня Дэниела расположена не так уж близко от ее комнат. Джози во вторник показала ей весь второй этаж, поэтому Лаура знала расположение комнат. Но она прекрасно понимала, что дело вовсе не в комнатах. Поэтому признала:

— Да, наверное, мысль не очень удачная.

Кэссиди спросила:

— Почему же ты собираешься остаться там?

— Ты скажешь, что я ненормальная.

— Пусть это тебя не беспокоит. Я давно знаю, что ты ненормальная.

Лаура тяжко вздохнула:

— Ну ладно. Я собираюсь остаться в доме Килбурнов на выходные, потому что чувствую, что должна это сделать.

Кэссиди покачала головой.

— Чувствуешь? Это одна из твоих странностей. Которые ты даже не можешь объяснить… Как, например, тоска на Рождество. Или нежелание стричь волосы.

Что до волос, то это началось, когда Лауре было лет пять. В их семье было много детей и мало денег, поэтому мама экономила на стрижке. Раз в месяц она сама всех стригла. Дети по очереди садились на кухне на табуретку, мама накидывала им на плечи полотенце и стригла. У нее неплохо получалось.

Однако лет в пять или в шесть Лаура перестала спокойно воспринимать эту процедуру. Она даже сейчас помнила, что испытывала ужасные страдания, которые не могла бы выразить словами. «Борьба со стрижкой» принимала все более острые формы, и вскоре девочка, когда приходила ее очередь садиться на табурет, начинала биться в истерике. В конце концов озадаченная мать решила вовсе не стричь дочку.

Лаура, словно размышляя вслух, бормотала:

— Я постригла их однажды, когда мне было шестнадцать. Возраст протеста. Мне было так плохо — я думала, что у меня разорвется сердце.