Оксеншерна, раздражаясь, проговорил:

— В королевстве Шведском и в иных христианских государствах послы, представляющие персону своего государя не могут вести себя как лесные разбойники. В каждой стране есть свои законы и их следует соблюдать. Что было бы, если бы шведский посол в Москве обманом заманил к себе на подворье какого-либо человека и там стал бить его и мучить?

Головнин искренне не понимал, чем недоволен канцлер и, возражая, говорил:

— Боярин Аксель! Пойманный нами человек — худой подписок, дурной человечишко, вор, тать и нашего государя супостат. От него и в свойской земле можно ждать многого убийства и воровства. И мы его взяли, чтобы и свейским людям тот вор, какого дурна не учинил. И тебе бы, боярин Аксель, за то наше дело нам следовало спасибо сказать, а ты вора выпустил, а мне, государеву послу, говоришь непонятные слова и чинишь великую досаду.

Оксеншерна, махнув рукой с раздражением, ответил, что скоро в Стокгольм приедет королева и сама решит это дело.

Христина, узнав обо всем происшедшем, приказала учредить следственную комиссию под председательством канцлера.

— Эти варвары считают, что могут делать в нашей стране все, что им заблагорассудится, — сказала королева. — Граф, я прощу вас преподнести хороший урок московским дикарям.

Оксеншерна постарался угодить королеве, тем более, что и сам хотел того же. Он учинил многодневное нудное разбирательство, во время которого были заслушаны все участники нападения на Конюхова, русский купец Силин, заманивший его в избу к стольнику, сам стольник Головнин, его многочисленные слуги, Костя Конюхов и свидетель с его стороны — Белоусов.

Оксеншерна разговаривал с каждым из них, не делая никакого различия между холопами посла и самим послом. Он доказывал им, что заманивший Костю Федор Силин менее виноват, чем поп Емельян, набросивший на шею Кости веревку, а стольник Головнин, хотя собственными руками и не душил обманутого им дворянина Конюховского — виновен больше всех, ибо всей этой затейке был голова и, кроме того, в это же самое время был послом, что означает, что все содеянное производилось им, Головниным, как бы по наущению самого царя.

— Ее величество королева Швеции Христина, — заявил в заключение канцлер, считает разбойничье нападение, учиненное русскими в её городе, великой для себя обидой и оскорблением. Она повелевает стольнику Головнину убраться из её страны, а дворянину Конюховскому дает охранный лист и разрешает ехать ему куда и когда угодно.

Выслушав решение канцлера, Головнин только рудами развел да плюнул с досады. «В Москве судят неправедно, — подумал он. — Чего греха таить — ради денег иной судья и невиновного засудит, а виноватого оправдает. Но чтобы явного вора и худородного человечишку взяли вод защиту, а государева посла прогнали прочь — такого срама на Москве никогда не бывало». Однако валух Герасим Сергеевич ничего не сказал: вывернут люторе слова его изнанкой наружу и ещё хуже представят дело. И так ясно, что войдет теперь в Москву от королевы гонец и будет в королевиной грамоте представлен он, стольник и верный государев слуга, лесным разбойником, а воры — Тимошка да Костка невинными пташками.

Алексей Михайлович после замирения Новгорода и Пскова твердо решил всякую гиль и воровство пресекать в самом начале и не давать малой искре превращаться в пожар, какой потом погасить бывает весьма трудно.

Царь любил книги по гистории и филозофии, но ещё более любил он нравоучения святых отдов, азбуковники, Минеи-Четьи, а более всего, стыдясь в этом кому-нибудь признаться, — любил читать речения и поговорки, коими исписаны были печные изразцы в его палатах.

Часто, приложив руки к горячим гладким печным изразцам, глядел Алексей Михайлович на картинки, писанные синей, зеленой, коричневой глазурью.