У обоих были фонарики — без них в игре не обойтись. Они разошлись, как решила Джимми, и Мерлин прошел с полсотни шагов, удивляясь тому, что бомжи еще не добрались до такого хорошего забора. Вдруг ряд досок кончился, дальше стояли одни столбы. Мерлин осветил фонариком зазаборное пространство, увидел асфальтированную площадку, вышел на нее, огляделся, обнаружил двухэтажный дом с выбитыми окнами. Дом ему не понравился — там могло быть самое неожиданное и неприятное население. Мерлин повернул назад, и вовремя — выйдя за дощатый забор, он увидел в сотне шагов от себя какую-то возню. Вдруг фонарик, свет которого позволял лишь видеть силуэты, взлетел вверх.

Отродясь Мерлин так быстро не бегал.

Он бежал — а Джимми, у которой невесть откуда выскочивший человек пытался отнять рюкзачок, ударом ноги этого человека сбила; другой человек набросился на нее сзади и повалил…

И тут с Мерлином случилось то самое, о чем он только в книжках читал: человеческое соображение пропало, вспыхнуло звериное. Какой-то древний предок твердил: убить, убить, убить!

Мерлин, оказавшись возле упавшего, ударил его ногой в голову, ноге стало больно, однако и голове досталось — судя по реву, Мерлин кому-то сломал челюсть. Но было не до мелочей — Мерлин просунул руку между Джимми и тем, кто лежал на ней, просунул так, чтобы захватить шею сволочи, оторвать от женщины и убить, убить, убить…

Человеческое соображение безнадежно отстает от звериного. Мерлин не сразу осознал, что успел увидеть сбоку лицо этой сволочи. Но когда осознал — ничего не изменилось. Он продолжал душить давнего приятеля, гениального художника и безнадежного нарка Бонга.

— Мерлин, Мерлин! — кричала Джимми. — Брось его! Ты же убил его!

Она подобрала оба фонарика — свой и тот, который отшвырнул, кинувшись на Бонга, Мерлин. Она направила лучи на них обоих — и свет как-то вразумил Мерлина, он разжал хватку и, оттолкнувшись от тела, сел на пятки. В голове шумело.

Бонг был неподвижен. Его приятель — или приятельница? — отползал, стеная, во мрак.

— Мерлин, бежим! — приказала Джимми.

Но ему показалось, что где-то рядом прячется третий. Он вскочил, завертелся, готовый убивать, — и вдруг схватил Джимми в охапку.

— Маришка, Маришка, Маришка… — шептал он одним дыханием, даже губы не шевелились.

Он держал и не отпускал маленькую черноволосую девочку, единственный смысл своей нелепой жизни. Он держал и не отпускал малышку, для которой был главным авторитетом, наставником, хранителем тайн; девчонку, однажды вообразившую себя мальчиком, самовольно остригшую длинные волосы и не слезавшую с велосипеда; девушку, не желавшую рассказать о своем таинственном женихе…

— Идем, идем, — твердила Джимми. — Да идем же… Не бойся, идем… ты только придушил его… смотри, видишь? Он шевелится… Бежим отсюда…

Она с трудом довела Мерлина до байка. Пока дошли — он уже настолько опомнился, что мог говорить.

— Как вы? — спросил он.

— А что мне сделается… Это ведь нарки?

— Они самые. Бонг подсел на крэк, это — все, хана… Он за дозу убить может. Теперь ясно, где у них лежка… Надо будет Чиче сказать…

— Ты не волнуйся, ты его только придушил. Я сама видела — он пошевелился.

Но в голосе Джимми была трудноуловимая фальшь.

Он хотел вернуться и издали посмотреть, как там эти двое, она не пустила. Прикрикнув, она усадила его на заднее сиденье байка и доставила домой. Наутро позвонила — у нее одноклассник служил в пресс-центре городской полиции, по ее просьбе присылал ей сводки, и оказалось, что никаких трупов за водокачкой не обнаружено.