|
— Положение вокруг русского трона и в самом деле хуже некуда, — вновь заговорил он. — Но придется принять все как есть. Петр Третий проживет еще лет двадцать, не меньше. За это время они с Фридрихом завоюют Европу, по крайней мере до Рейна. Гармония, о которой мы с вами говорили, воцарится, дай бог, через два-три поколения, — заключил Банати. — Порой, граф, — возразил Себастьян, — решимость помогает сэкономить время. Камень, пущенный сильной рукой, несется быстрее, чем тот, что сам по себе катится с горы. — Увы, времена Давида и Голиафа прошли. — Эта история о противостоянии пастуха и великана — притча, а притчи бессмертны. От неожиданности Банати пролил на себя кофе. — Что вы этим хотите сказать? — встревожился он. — Что камень Давида должен быть пущен. — Кем? В кого? Себастьян, не отвечая, внимательно посмотрел на собеседника. — Вы отдаете себе отчет, какой хаос за этим последует? — вскричал обеспокоенный Банати, едва понимая намерения Сен-Жермена. — А вы сами, граф, думали о том, какой хаос нам всем угрожает? В гостиной повисло тягостное молчание. — Разве вы не помните, что было темой наших первых переговоров? Освобождение Греции! — заговорил наконец Себастьян. — Потом со временем появились и другие темы. Греция оказалась забыта. Сейчас совершенно очевидно, что русского царя она не интересует вовсе. Люди, чьих советов он придерживается, хотят возвести Москву в ранг новой Византии. Они заинтересованы в том, чтобы Афины оставались в зависимости у Оттоманской империи. Людовик Четырнадцатый и пальцем не пошевелит, чтобы освободить Грецию, поскольку опасается обидеть Высокую Порту, которая в один прекрасный день могла бы стать его союзницей против России. Банати налил себе еще одну — уже третью по счету — чашку кофе. — Если король Пруссии и русский царь сейчас вознамерятся бросить вызов остальному миру, — продолжал Себастьян, — им никто и ничто не сможет помешать. Они получат свою добычу. Австрия и Франция обескровлены. Этого нельзя допустить. — Вижу, вы хорошо запомнили мои слова о Великой шахматной доске, — заметил Банати усталым, безжизненным голосом. Казалось, силы окончательно оставили его. Если только он не придет в себя, Засыпкин при первой же представившейся возможности займет его место. — И вы, и я, мы всего лишь слуги, — сказал сардинец. Себастьян не оценил этого призыва к порядку. До сего момента его отношения с Банати были отмечены искренней дружбой, они казались больше чем друзьями — союзниками. Но пессимизм удрученного заботами дипломата испортил Сен-Жермену настроение. Он заставил себя улыбнуться. — Конечно, слуги, граф. Вот только чьи? Себастьян поднялся со своего места. Больше ничего говорить не хотелось. Банати может предать. У дверей мужчины пожали друг другу руки. Ладонь сардинца оказалась влажной. Себастьян забыл потереть свою руку о деревянную дверь, как он делал обычно. На удивленный возглас Банати он ответил вызывающим и чуть ироничным взглядом. — Боже мой, граф, вы живая иллюстрация лекций, которые читает сейчас в Вене некий Франц Месмер. |
