«О, Райерсон, — прокудахтала она, уставившись на наш фамильный дом. — Как оригинально. Такой старомодный упадок, все, как ты рассказывал».

Довольный собой Райерсон Рейнсмит в летнем костюме цвета остывшего кофе со свернувшимися сливками, осматривался, заткнув большие пальцы в карманы желтого жилета и похлопывая ладонями по своему обширному животу. Он напомнил мне куропатку.

Отец, появившийся в дверях, чтобы его приветствовать, вышел на гравиевую дорожку, и они обменялись рукопожатием.

«Полковник де Люс, полагаю, — сказал Рейнсмит с таким видом, будто решил загадку века. — Я бы хотел представить вас моей жене Дорси. Пожми руку сквайру, дорогая. Не каждый день выпадает такая возможность. — И наигранно засмеялся: — Ха-ха-ха. А это, должно быть, крошка Флавия».

Ну все, этот человек — покойник.

«Мистер Рейнсмит», — сказал он и сунул влажную ладонь мне прямо в лицо.

Однажды Доггер предупредил меня остерегаться людей, которые представляются «мистерами». Это вежливое обращение, сказал он, знак уважения, которое проявляют другие люди, но его никогда-никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя употреблять, говоря о себе.

Я проигнорировала протянутую руку.

«Здорово», — сказала я.

Отец застыл. Его глаза сузились. Я знала, что творится в этот момент в его голове.

Мой отец вырос в эпоху, когда джентльменов учили, что вежливость — это все и что единственный верный способ проиграть филистерам — утратить самообладание и признать, что они тебя задели. Годы в японском лагере военнопленных отшлифовали его способность сохранять каменное спокойствие в ответ на оскорбления.

«Прошу, входите», — произнес он, указывая на парадную дверь.

Мне хотелось слегка стукнуть его и одновременно обнять. Гордость за родителей иногда принимает странные формы.

«Какой оригинальный вестибюль! — воскликнула Дорси Рейнсмит. Ее голос был резким, как вонь старого сыра, и слова неприятным эхом отразились от темных стен. — У нас были такие же проблемы с трескающимся лаком в нашей гостиной в Торонто, верно, Райерсон? Наш подручный Смизерс говорит, что это вызвано либо перегревом, либо переохлаждением».

«Или возрастом», — предположила я.

Отец пронзил меня ничего не выражающим взглядом, но я догадалась, что он хотел им сказать.

В гостиной Рейнсмиты без приглашения уселись в самые удобные кресла, тогда как отцу и мне пришлось устроиться на свободных стульях.

Через идеально выверенный промежуток времени появился Доггер, предложив чаю. Я заметила, что Рейнсмиты впечатлились.

«Благодарю, Доггер, — сказала я. — И пожалуйста, передай нашу благодарность миссис Мюллет».

Это была игра, в которой упражнялись мы с Доггером: игра, правила которой были настолько тонкими, что за пределами нашего узкого семейного круга никто не мог ничего уловить.

«Не за что, мисс Флавия, — ответствовал Доггер. — Нам доставляет удовольствие служить вам».

«Да, спасибо, Доггер», — сказал сбитый с толку Райерсон Рейнсмит, изо всех сил стараясь оставаться на плаву.

«И спасибо вашей миссис Мюллет», — добавила его жена.

Доггер изобразил в их адрес трехпроцентную улыбку и испарился, как он умеет.

Вскоре в гостиную пришли Даффи и Фели, изображая горечь утраты при мысли о моем отъезде. Со сводящей с ума вежливостью они обменялись несколькими репликами с Рейнсмитами и отчалили — одна к книжке, вторая к зеркалу.