44. Университет

Аника, подавленная мимолетностью счастья, сидела в автобусе подле Дионисио и смотрела на пейзаж, мелькавший за окном, словно вся жизнь пред взором тонущего. Рядом сидел мужчина, которого она знала до последней черточки, который слился с ее душой и телом. Он – журчащий ручей, где она купалась при луне, ночная птица, поющая в пустынном мраке, изящное обрамление ее словам, поступкам и помыслам. Но теперь, по прошествии многих месяцев, она чувствовала, что этот человек стал чужим. Он не стесняясь плакал на людях и с каждой пролитой слезинкой все больше раздражал, как острый камешек в туфле.

В аэропорту, жарком и душном, точно котел, Дионисио отсаживался от Аники. В самолете, что скакал в воздушных потоках большой рыбой, которую тащит океаническим течением, он не обращал на Анику внимания. В Вальедупаре он бросился в объятия мамы Хулии, потом – Первой Весны. Мама Хулия пошла за ним в сад и сказала в беседке:

– Наверное, тебе следовало быть к ней внимательнее.

В ответ он заорал:

– Да будь я Иисусом Христом, ты бы все равно считала, что я все делаю не так!

Потом кликнул собаку и бегом отправился на самую изматывающую прогулку, какую только видело это животное. По возвращении он схватил Анику за шиворот и приказал:

– Иди скажи моей матери, что я о тебе заботился!

Озадаченная мама Хулия рассказала, как пыталась поговорить с Аникой:

– Она просто сообщила мне, что всегда так поступает.

– Как?

Мама Хулия, нахмурившись, помолчала.

– Я сказала, что нельзя идти по жизни, делая людям больно, когда вздумается. – Она пожала плечами. – Стало быть, в этой девочке чего-то недостает.

– И это все, что она сказала?

– Я все приставала к ней, но она не смогла ничего объяснить. Дионисио, я ее не понимаю. Она мне казалась такой милой. – Мама Хулия была ошеломлена. Обняла сына: – Пожалуй, тебе лучше было бы с другой какой девушкой.

– Господи ты боже мой! Да не хочу я никакой другой! Хватит с меня других!

Два дня по дороге назад в Ипасуэно Дионисио изливал на Анику всю накопившуюся желчь: то был оскорбительный поток обвинений, упреков, критики и мстительных выпадов. Аника сидела неподвижно, слушала, думая, что, если так будет продолжаться, она и в самом деле его разлюбит, но не отвечала.

В последующие дни они встречались несколько раз; Дионисио подкарауливал Анику, когда она поднималась по улице Конституции, выскакивал из квартиры и перехватывал ее у дверей дома. Дважды она согласилась зайти на чашечку кофе, и оба раза все заканчивалось в постели, где они отдавались друг другу со всей страстью воссоединения. Дважды Аника соглашалась: нет, отношения не прекратились, и оба раза приходила назавтра сообщить, что все кончено. Дионисио обвинял Анику в том, что, как только у них все наладится, она снова нарочно ломает, а она глядела на него и отвечала: «Ты что, не понимаешь? Не хочу я никаких примирений. И, пожалуйста, оскорблений я больше выслушивать не желаю». Он хватал ее за шиворот, прижимал к стене и рычал в лицо: «Послушаешь! Послушаешь!» – а потом они снова оказывались в постели, и он в темноте говорил: «Хочешь, принесу нож? Убей меня поскорее и покончи с этим». Аника порывисто садилась в кровати: приходила мысль, что, как ни поступи, все равно будешь в ответе за чью-то смерть.

Аника нашла повод зайти, когда были готовы фотографии, и, сидя на полу, они перебирали разложенные по кругу снимки.