– А пошел он, – все тем же тоном произнес Пакор, тоже поглядев на мелькающего за стеклом Санбула.

    Ахемен бросил папироску, не затушив, в лужу. Пакор исчез в танке. Танк дернулся, дал задний ход, наехал на раскисшую клумбу.

    В люке снова показался Пакор.

    – Залазь, – проорал он Ахемену. – Прокачу.

    – Ты чё, охренел? – спросил Ахемен. Но к танку приблизился. Огладил знакомую броню, номер Ур-812, выведенный белой краской на зеленом боку.

    – Залазь, говорю, – повторил Пакор. – Давай, пока не передумал.

    – Придурок, – сказал Ахемен. Но в танк забрался. Нашел второй шлем, обрел средство общения в оглушительно грохочущем, вонючем и темном мире.

    – Удобно? – осведомился Пакор с идиотской предупредительностью и хозяйски оглядел тесное, густо пропахшее солярой пространство. Выбросил скомканную газету с налипшими кровавыми пятнами прошлогодних комаров. Потянул за рычаг.

    Здесь, внутри, танк не казался громоздкой машиной, которую некому чинить, потому что механик пошел под суд за многочисленные кражи ведомственного имущества, а другого механика пока что не пригнали. Здесь танк казался больным, странно печальным зверем. Он благодарно отзывался на прикосновения крупных, пухлых, измазанных мазутными маслами рук Пакора.

    Ахемен смотрел, как здание штаба слегка накреняется и отползает назад, как проплывает мимо бесконечное двухэтажное желтое здание казармы с облупившимся призывом на уровне окон второго этажа служить Отечеству как завещали нам боги. Миновали голые высокие тополя, раздавили сиротливую крашеную лавочку, тонущую в необъятной луже.

    Ахемен радостно улюлюкнул, когда танк подполз к КПП. Оттуда, обремененный автоматом, выскочил первогодок. Уши у него багрово засверкали из-под каски. Не снимая автомата с шеи, замахал стволом перед носом у танка, приказывая повернуть.

    – Угу, – отреагировал на это Пакор, непонятно лыбясь. – Щас…

    Первогодок в последнее мгновение отскочил в сторону и заорал что-то, надсаживаясь. Ахемен принялся тихонько насвистывать.

    – Цыть, – сказал ему Пакор. – Насвищешь свищ в задницу.

    Ахемен замолчал.

    Страдая от праведного гнева, первогодок дал короткую очередь в голубые небеса.

    – Дурак, – заметил Ахемен.

    Победно ревя, танк снес хибару КПП и оказался на улице.

    * * *

    Мчится дикий паровоз

    В гору горя, в море слез!..

    Беснуясь в исступленной радости, они орали старую солдатскую песню. Пакор услышал ее впервые восемь лет назад, по первому году. После добавилось еще с десяток куплетов, пока топтался за колючкой – сперва у своих, потом у Нуры.

    Ахемен ее тоже по первому году запел, только на пять лет позднее Пакора.

    И тот первогодок с пунцовыми ушами – тоже, небось, сейчас осваивает.

    День-ночь, день-ночь,

    Мы идем в Ниневию,

    Пыль-пыль-пыль-пыль

    От шагающих сапог!!!

    Танк, грохоча, мчался по предместью – мимо крашеных дощатых заборов, облепленных объявлениями. За заборами, в окружении убогих садиков, подслеповато щурились низенькие домики – перезимовали, бедняжки.

    Зло-зло-зло-зло,

    Нам с тобой не повезло…

    Танк всполз на насыпь и двинулся по шоссе.