|
Лейтенант медслужбы Пилюгин, военфельдшер, исполняющий обязанности врача и представляющий в батальоне мировую медицину, осмотрел меня ночью: сжав запястье, долго считал пульс, заговорщицки подмигивал всем, что-то для себя определил и доложил утром командованию, что мне уже не выкарабкаться — «гной прошел в мозг и состояние агональное». Коль так, все делается по порядку. Согласно приказа НКО № 023 меня, как офицера, положено похоронить обязательно в гробу. Пока я был в забытьи, меня предусмотрительно обмерили и, дабы не тянуть потом время, солдаты из моей роты с помощью клея и сотен гвоздей изготовили из тонкой ящичной дощечки — в три слоя — домовину размером сто восемьдесят на пятьдесят пять сантиметров, чтобы, чуть подогнув ноги в коленях, меня можно было туда поместить (спустя неделюмне покажут это сооружение на складе ОВС, покажут и выкрашенную красным фанерную пирамидку с пятиконечной звездочкой — в скором времени они пригодились для другого).
…Я не умираю, мне суждена еще довольно долгая жизнь, и плачу я не от боли или из-за своей незаладившейся судьбы — просто при упоминании о Маньчжурии я не могу не думать о Володьке и Мишуте…
3. Стратегический план
Воспрял я только в марте сорок шестого, когда после известной фултонской речи Черчилля , в которой он призвал к войне с Советским Союзом, впервые появились слова «железный занавес» и вновь запахло войной, причем для нас, находившихся на границе с Америкой, запахло не только «холодной», но и горячей: вскоре после этой воинственной с угрозами речи на сопредельном материке, в северных районах Аляски, начались сосредоточение и нескончаемые маневры американских войск, в проливе стали появляться американские военные корабли и подводные лодки. В разведбюллетенях вместо труднопроизносимых немецких наименований замелькали другие, благозвучные и красивые иностранные слова: «Блэкфин», «Каск», «Бэкуна», «Диодин», «Кэйман», «Чаб», «Кэйбзон» — названия больших американских подводных лодок. Они приплывали летом из Кодиака на Аляске, возникали со стороны островов Диомида в надводном положении, по четыре-пять в группе, сопровождаемые крейсером типа «Орлеан» или своей плавучей базой — транспортом «Нереус», — медленно проходили Берингов пролив, по-хозяйски крейсировали на траверсе расположения бригады и стопорили машины. Американские моряки, различимые даже с берега в полевые бинокли, появлялись на палубе; в оптические приборы они часами рассматривали нас, фотографировали; на крейсерах же игралось учение: броневые орудийные башни разворачивались в нашу сторону, одновременно на воду спускались катера, полные вооруженных американских матросов. Все это было явным вызовом — в бригаде каждый раз объявлялась боевая тревога. Нас отделяли от Америки, точнее от Аляски, какие-то шестьдесят километров; Берингов пролив, который к зиме замерзал, покрывался толстым льдом, способным выдержать тяжесть не только людей и автомашин, но и танков. С весны сорок шестого мне снились кошмарные сны: вооруженные до зубов американские солдаты в меховых комбинезонах на джипах, «доджах» и бронетранспортерах катили по льду через пролив, двигались и пешим ходом, как саранча, как татаро-монголы, несметными полчищами, спешили, лезли, перли на нашу территорию. Самым тяжелым в этих снах было то, что мы не могли их остановить: моя рота погибала до последнего бойца, я же непременно оставался живым и, весь израненный, с оторванными ногами или руками, с вывалившимися на лед внутренностями, корчился в крови на льду, к презрительному торжеству шагавших мимо без числа рослых, сытых, наглых, веселых американских солдат — я повидал их год назад в Германии и представлял себе вполне отчетливо. |
