Его всегда раздражали тесные помещения, и теперь, заключенный в спальне Хэллоранов, он чувствовал себя не лучше, чем в карцере юмской тюрьмы…

В той чертовой каморке он провел полных десять дней, и к тому же оставался гол, как новорожденный младенец, вспоминал Тайри с горечью. Там нельзя было даже лечь. Можно было только час за часом стоять или сидеть на корточках. Впрочем, если у тебя появлялась охота помолиться, можно было еще опуститься на колени. Но и таким манером избавиться от карцера было невозможно – на его памяти никому не удалось вымолить себе освобождения. Приходилось там оставаться, пока надзиратель не решал, что ты усвоил урок. А пока этого не произошло, оставался там, поджариваясь на раскаленном полу, когда температура поднималась выше ста десяти градусов по Фаренгейту. Зато ночью температура резко падала ниже шестидесяти.

Случалось, некоторые так и умирали в этом ящике. Случалось, сходили с ума, но Тайри посчастливилось сохранить рассудок, хотя с тех пор он всю оставшуюся жизнь питал отвращение к небольшим и закрытым помещениям…

Теперь он по нескольку раз в день совершал прогулки по спальне, а когда не ходил, то частенько стоял у окна, жадно вглядываясь в открывавшиеся взору лесистые холмы. Иногда он видел Рэйчел, работавшую в цветнике возле дома. Она мотыжила и разрыхляла землю, полола, подрезала саженцы, и это повторялось не реже двух раз в неделю. Наблюдать эту картину Тайри было приятно, потому что при всем своем упрямстве Рэйчел Хэллоран была прехорошенькой и смотреть на нее было одно удовольствие, особенно когда солнечные блики танцевали на золотых волосах. Это напоминало ему картину, изображавшую Мадонну, которую он однажды видел в Санта-Фе.

Черт бы побрал эту женщину! Он знал, что неприятен ей. Знал, что она ждет не дождется, когда он исчезнет из ее жизни, и все же отказывалась отдать ему одежду, чтобы он мог уйти. Хмурясь, он потрогал пальцем густую поросль на подбородке.

В тот вечер он, как обычно, стоял у окна, предаваясь невеселым размышлениям о загадочной женской натуре, когда дверь спальни отворилась и вошла Рэйчел, неся на подносе обед. Переступив через порог, она внезапно и резко остановилась: Тайри сбрил бороду! Она только и смогла, что смотреть на него изумленно – такую разительную перемену произвело бритье в его облике.

– Добрый день, мэм, – приветствовал он ее, как обычно, лениво растягивая слова и не делая попытки прикрыть свою наготу. – Прошу меня простить, я не успел одеться для приема гостей.

Она по-прежнему как зачарованная смотрела на него. Наконец почувствовала, что ее щеки вспыхнули, и сказала:

– Пожалуйста, прикройтесь.

– Боюсь, что прикрыться мне нечем, – сказал Тайри, стараясь подавить готовый вырваться наружу смех. – Кто-то забрал всю мою одежду.

– Пожалуйста, прикройтесь простыней, – умоляюще молвила Рэйчел, все еще не в силах отвести глаз от его столь изменившегося лица. Он выглядел совсем по-другому. Теперь уже ничто не скрывало его мужественной и грубоватой привлекательности. Она была рада, что он не сбрил усы. Они нависали над его верхней губой, придавая его облику нечто пиратское. Четко очерченный квадратный подбородок, чувственный рот. И она, стыдясь самой себя, все-таки подумала о том, каково это – прижаться губами к его губам и почувствовать прикосновение его мягких усов.

Тайри, тихонько хмыкнув, стащил с кровати простыню и обернул ее вокруг талии.

Рэйчел поставила поднос на столик, стараясь избегать насмешливого взгляда Тайри. Черт бы его побрал! Он посмеялся над ней, ведь только ее одну можно было бы упрекнуть в том, что он оказался в таком виде.