Оставшись наедине с миловидной женщиной, Савватеич не знал, что делать. Лида же, не обращая на него внимания, расстелила на одной из кроватей спальный мешок, вложила в него вкладыш, не спеша переоделась в беленькую ночную рубашку с маленькими голубенькими цветочками и пошла в "предбанник" чистить зубы.

Когда Сиднева вернулась, Савватеич уже лежал в своей постели. Лида села к оставшемуся неубранным столу, порылась в отощавшем рюкзаке Поле-Куликовского, нашла там бутылку "Жигулевского", обрадовалась и, открыв ее о край стола, принялась попивать прямо из горлышка. Вообще-то Сиднева давно была на автопилоте и все, что она хотела, так это лечь к Савватеичу и с клубящихся облаков опьянения насладится любимым своим десертом, то есть обычной для мужиков шестого десятка неуверенностью: "Получится? Не получится? Встанет? Не встанет?". Ей с детских лет нравились лежать рядом с мужчинами, которые не могут или боятся, что не кончат, что член опадет в самый неподходящий момент. Хотя Венцепилов и бил ее, если у него не получалось, но боль от побоев никогда не покрывала этого удовольствия, наоборот, она, контрастируя, увеличивала его...

* * *

...В общем, Сиднева была на автопилоте, а автопилот предписывал ей говорить о деле.

– Слушай, ты, верный ле... лелинец, – начала она откровенничать, оставив на потом немного пива на донышке бутылки. – Знаешь чего в экспедиции о тебе говорят?..

– Пусть говорят, – пробурчал Савватеич из-под одеяла.

– Так вот, люди говорят, что ты это затеял, чтобы стать главным диспетчером экспедиции...

Савватеич дернулся, но продолжал молчать.

– И, похоже, ты на правильном пути... Но люди сомневаются: может ты и в самом деле коммунист? Назначат тебя, а ты за старое?

Савватеич продолжал молчать и после того, как Лида, допив пиво, легла к нему под одеяло. И даже не отодвинулся. Это неприятно удивило Сидневу: Неужели не будет десерта?

Она приподнялась на локте и внимательно посмотрела главному маркшейдеру в глаза. "Нет, мой!" – удовлетворилась она страхом, вовсю распиравшем глазные яблоки пятидесяти пятилетнего мужчины. И прижалась к нему упругой, не кормившей еще грудью...

* * *

Когда Савватеич, наконец, поверил, что эрекция вполне возможна, и, может быть, даже неизбежна, в дверь мощно забарабанили. А когда Савватеич увидел все происходящее глазами начальника экспедиции и (о боже!) Управления, щеколда оторвалась, и в комнату ворвался свирепый на вид Житник. По его глазам Лида поняла, что Аржаков шептал на ухо и ему, и что спектакль по охмурению главного маркшейдера продолжается. И, взяв с тумбочки голубенькую пачку "Ту-134", перевалилась к стене через оцепеневшего от страха Савватеича и, не обращая более ни на кого внимания, закурила.

"Житник – самец... – думала она, выпуская колечки дыма к заплесневевшему фанерному потолку. – Воткнет сразу и раз пять. Утром вся в синяках буду". И, проводив глазами уходившего из комнаты Савватеича, вспомнила одноклассников, насиловавших ее на холодном деревянном полу физкультурного зала. "Маты ведь мягкие были... А они – на полу... Мальчишки..."

* * *

Житник молотил всю ночь. Иногда Лида, отвернувшись, курила, иногда просто смотрела в потолок. Между третьим и четвертым разом она вырвалась к столу, выпила один за другим два неполных стакана водки и, кое-как добравшись до кровати, рухнула замертво.

Утром, основательно похмелившись, Аржаков радировал начальнику экспедиции Мазитову о полной и безоговорочной капитуляции Савватеича и просил кинуть в вертолет немного водки. Лида валялась в постели, Житник, что-то точил на токарном станке, Абрамчук чистил снег, за ночь нападавший на вертолетную площадку, Поле-Куликовский говорил поднявшимся из кишлака таджикам, что если они будут красть солярку такими темпами, то весной он их на работу не возьмет.