– Интересная мысль! – улыбнулся на это Зиновий Евгеньевич. – Ты знаешь, один йог мне трюк показывал – он себе грудь, вот здесь, спицей прокалывал и так несколько дней ходил. Интересно, у тебя так получится? Геннадий Федорович, голубчик, не найдется ли у тебя гвоздя подходящей длины?

Гефест, всю ночь ливший слезы у прикованного им друга, ушел и скоро явился с бутылкой "Гжелки" и длиннющим, сантиметров в тридцать гвоздем. Продезинфицировав его, он влил остатки водки в рот Бельмондо. Немного живительно влаги пролилось на голую грудь Бориса, и Гефест растер ее по месту, которое предстояло пробить гвоздю. Разотря, вопросительно обернулся к Зевсу.

– Ты, Гена, будь осторожен... – вкрадчиво сказал тот. – Если он раньше времени помрет, тебе, дорогой, не жить, а мучаться.

И продолжил, обращаясь уже к Бельмондо:

– А ты, Борик, может быть, сразу скажешь, что на меня имеешь? И откуда про меня и поповну все знаешь? И кто это такой в Первопрестольной мною интересуется?

– Иди в задницу, – выцедил Бельмондо. – Знай, сукин сын, что только я могу тебя погубить, и только я могу тебя спасти. И, пока ты сучишься, жизнь твоя в опасности!

– Вставляй, давай, гвоздь! – чуточку побледнев, приказал Зевс Гефесту. – Но помни, что я тебе говорил.

Зиновий Евгеньевич сделал знак сопровождавшим его телохранителям, те намертво прижали Бельмондо к дощатому щиту, и Гефест медленно вкрутил гвоздь в его грудь... Когда гвоздь вышел из спины, Гефест мощным ударом ладони вогнал его в дерево...

Вечером к Бельмондо пришел Герман Меркулович Степанян, глава клуба "Гермес", объединявшего бизнесменов Энска. Он попытался убедить несчастного мученика отдать компромат Зевсу и все ему по-свойски рассказать. Но Борис, хотя каждое слово причиняло ему боль, ответил сдавленным голосом:

– Ни фига я не скажу! Я не шестерка, как ты. Я лучше сдохну здесь, чем буду блюдолизом у этого гада.

...Еще долго они разговаривали, но Степанян так и ушел ни с чем, хоть был и хитрым армянином. После его ухода в гроте выключили освещение, и Бельмондо на долгое время утонул в темноте.

...Когда свет зажегся, Борис уже потерял счет времени и, вообще перестал понимать, что с ним происходит.

Но ему напомнили. На очередной отказ назвать местонахождение чемоданов с компроматом, Зиновий Евгеньевич вызвал в каменоломню Орлова, главу хирургического отделения Энской городской клинической больницы. Последний провел антисептическую обработку лобного места и самого Бельмондо, затем, взяв молоток с гвоздями и крепкие кожаные ремни, обездвижил его ноги и тело. Полюбовавшись своим трудом, подкатил к операционному театру столик с хирургическими инструментами, цинично блестевшими никелем. Затем со вкусом перекурил, пуская, время от времени, дым в лицо Бориса; покурив, вдавил окурок в его лоб, потер руки и споро, без всякой анестезии и ассистентов вскрыл жертве брюшную полость.

Печень Бельмондо вывалилась наружу.

– Ай-я-яй! – вскричал на это развеселившийся Орлов. – Наружу свесилась! Как из бараньей туши в мясной лавке. Даже я, хирург с пятнадцатилетним стажем, такого не видел!

Бельмондо было хуже некуда. Нет, боли он не чувствовал – ее без остатка поглотил охвативший его ужас. Сначала он призывал на помощь Стефанию, но та, видимо, пила кофе у небесных подруг и не услышала зова. Потом он призвал маму, потом – первую жену Люду. Первая жена Люда помогла: Бельмондо вспомнил супружескую жизнь с ней и решил, что все происходящее – наказание за непростительные ошибки того периода. Однако Люда действовала недолго – Орлов, схватив зажимом печень, начал ее внимательно рассматривать. Рассмотрев, сказал Борису:

– Мне кажется, у вас киста.