– Я покажу место, где вы можете устроиться на ночлег, – сказал усатый гирканиец. – Собирайтесь. – И пошел прочь переваливающейся походкой человека, больше привыкшего к верховой езде, чем к пешим прогулкам.

    Конан оставил своих спутников укладывать товары, а сам взял на руки Ясбет, крепко спавшую и даже не почувствовавшую, что ее куда-то несут, и пошел вслед за Зутаном. Кривоногий кочевник остановился в добрых трехстах шагах от юрт.

    – Вы будете спать здесь. Костры на ночь лучше гасить. Да, стража вас не знает, поэтому не шатайтесь по округе во избежание неприятностей.

    Судя по выражению его лица, Зутан нисколько бы не расстроился, случись с Конаном и вправду какая-нибудь неприятность. По его мнению, купцы были необходимым, неизбежным злом, с которым нужно мириться, но за это они никак не заслуживали гостеприимства или доверия.

    Конан не обращал на него внимания. Это было лучше, чем прирезать высокомерного кочевника, хотя и не так приятно. Приказав установить палатку для Ясбет, он подождал, пока холст туго ляжет на вкопанные в землю шесты, и внес девушку внутрь. Она лишь сладко зевнула и что-то ласково пробормотала, пока он снимал с нее одежду и укладывал на одеяла. Его нос чесался от запаха жасмина, наполнявшего палатку. В такой вони Конан спать не мог.

    Когда он вылез наружу, Зутана уже не было. Совсем стемнело. Маленькие костерки, которые топились высушенным навозом, давали неровный, пляшущий свет. Если бы Конан не знал, что неподалеку находятся сотни юрт, он бы ни за что не догадался об этом: все светильники и очаги находились внутри войлочных куполов, и ни единый луч света не пробивался наружу. Неподалеку от палатки возвышались темные груды тюков, стреноженные лошади паслись по соседству.

    Конан покопался в одном из тюков и вытащил из него кусок грубого мыла. Взяв в каждую руку по бурдюку с водой, он шагнул в темноту. Когда киммериец вернулся, от него сильной струей шел запах щелока. Это все, чего ему удалось добиться. К тому же у Конана зуб на зуб не попадал: так приятно было обливаться водой на ледяном степном ветру.

    Усевшись поджав ноги у костра, на котором булькал котелок с густой похлебкой, Конан налил себе полную чашку и взял в руки выточенную из рога ложку.

    Акеба, поморщив нос, задумчиво сказал:

    – Даже не знаю, что пахнет приятнее: жасмин или немытый щелок.

    – А что, жасмин – восхитительный аромат, – съехидничал Шарак. – Ты, Конан, конечно, староват, чтобы начинать карьеру трактирной танцовщицы, но стремление похвально, а главное – первый шаг сделан в нужном направлении.

    Тамур фыркнул и чуть не подавился супом. Конан не торопясь поднял руку и сжал пальцы в здоровенный кулак.

    – Я ничем не пахну и не чувствую никакого запаха вокруг, – медленно сказал он и с вызовом осмотрел всех сидевших у костра. – Может быть, кто-то другой унюхал что-то?

    Акеба примирительно развел руками и покачал головой.

    – А все эти умывания, – сказал Тамур, но, увидев, что Конан готов встать, поспешил заверить его: – Здесь ничем не пахнет. Но все-таки, киммериец, ты слишком суров по отношению к друзьям. Как так можно…

    – Поговорим о друзьях! – сухо сказал Конан.

    На мгновение в разговоре возникла пауза, которую первым нарушил Шарак:

    – Давайте поговорим о нашей торговле. Я теперь не удивляюсь, почему купцы обычно богаты. То, что мы наторговали сегодня, будет стоить в Аграпуре три сотни золотых монет.