— В машину, пропойца. Очухаешься, поговорим.

Да, та еще была девица. Тоже в дубленке, но песочной, афганского пошива, в шапке из вольной норки, в невиданных, кремового цвета сапогах. Нос в меру курнос, губы бантиком, фиалковые глаза светятся праведным гневом.

— Слушаюсь…

Иван Ильич отклеился от автомата, шагнул было к «Жигулям», но тут же его бросило на снег, и он принялся барахтаться в сугробе, вставая на карачки, опускаясь на брюхо и невнятно комментируя происходящее:

— Черт знает что такое. — Девушка закусила губу и просительно посмотрела на Андрона: — Ну что прикажете с ним делать?

Нормально сказала, по-человечески, без гонора и спеси.

Андрон достал гвардейца из сугроба, засунул в «Жигули» и сам с наслаждением залез в отдезодорированное, пахнущее елкой тепло салона.

— Поехали.

Эх, хорошо, не «Жигули» — Ташкент!

— Меня зовут Анжела. — Девица живо юркнула за руль и, пустив мотор, включила «поворотник». — А вас? Андрон представился, двигатель взревел, маши-а, буксуя колесами, тронулась. Покатили, вихляясь на наледи, вдоль главной городской клоаки, на Новомосковском мосту ушли направо и, пересекая всякие там Киевские, Рощинские, Заставские и Благодатные, направились аж за Среднюю Рогатку на Пулковское шоссе. Миновав гостиницу, зарулили в карман, проехали два блочных корабля и пришвартовались у третьего, аккурат у мидл-шпангоута.

— Аллее! Папахен, на выход, — резко скомандовала Анжела, но отставной майор размяк в тепле, почивал сном младенца и был абсолютно неподъемен.

Пришлось Андрону выволакивать его из «Жигулей» и транспортировать на четвертый этаж, потому как по закону подлости лифт, естественно, не работал. Ну вот наконец обшитая дерматином дверь, прихожая с рогами, зеркальный коридор, душная, обставленная с чудовищной безвкусицей комната — все дорогое, аляповатое, не на своих местах. Финский, разложенный наполовину диван принял ветерана в свои объятия, и он, почмокав слюнявыми губами, затих, вытянулся — отвоевался на сегодня.

— Ой, Ваня, Ваня, какой же ты, Иван, дурак… Верная подруга жизни, плотная, крашенная хной, грустно махнула пухлой, густо окольцованной рукой и принялась разоблачать его.

— Спасибо вам, Андрей. — Прикрыв дверь опочивальни, Анжела вышла в коридор, сняла перчатки, шапку и, бросив их на вешалку, достала четвертак. — Вот, хватит?

Каштановые волосы она стягивала «хвостом», но не на затылке, а сбоку, что делало ее похожей чем-то на одноухую таксу. К слову сказать, вопреки породе весьма длинноногую.

— Я его не за деньги пер. — Андрон насупился, пошмыгал носом и хмуро взглянул на благодетельницу.

— По доброте душевной.

Благополучная разряженная сучка. Хорошо ей при «Жигулях» да в дубленке, думать, что деньги — это все. Андрон вдруг всей кожей ощутил жуткое убожество своей кроличьей обдергайки, легонькой не по сезону куртки, грубых «скороходовских» гов-нодавов, такому грех не подать.

Не разговаривая более, он повернулся к двери и хотел уйти, но Анжела мягко придержала его за локоть.

— Не желаете денег, и не надо. А как насчет чаю? Голос ее заметно потеплел, фиалковые глаза светились удивлением и интересом. Так смотрят на юродивых, не от мира сего.

Ладно, чаю так чаю… На кухне — шик, блеск, красота. Чешская мебель, венгерская сантехника, поражающий воображение финский холодильник. По виду храм кулинарии, изысканного вкуса и правильного выделения желудочного сока.

— Присаживайтесь, Андрей.

Анжела набрала воды в электрочайник, включила в сеть, вздыхая тяжело, полезла в холодильник — сыр, балык, миноги, шпроты, ветчина, болгарские томаты в собственном соку.