Ольга. Теперь не прежнее время, не взаперти живете; вот бы и начали выезжать понемножку, привыкать к людям.

Вера Филипповна. Разница-то невелика: прежде взаперти жила, а теперь сама уселась дома. Вот только одно мое удовольствие – по монастырям стала ездить: в Симонов, в Новоспасский, в Андроньев.

Аполлинария Панфиловна. Раненько за богомолье-то принялись.

Вера Филипповна. Да хорошо там очень: когда небольшой праздник, там народу немного, тихо таково, просторно, поют хорошо. Выдешь за ограду, по бульварчику походишь, на Москву поглядишь, старушек богомолок найдешь, с ними потолкуешь.

Входит Огуревна.

Что ты?

Огуревна. Сумлеваюсь насчет лимону.

Вера Филипповна. Я сейчас, гостьи дорогие. (Уходит с Огуревной.)

Аполлинария Панфиловна. По монастырям стала ездить! Надо подсмотреть за ней; в самом деле, нет ли сироты какого.

Ольга. Нет, не похоже.

Аполлинария Панфиловна. Смотри ей в зубы-то! Я очень тихим-то не верю. Знаешь пословицу: «в тихом омуте…»?

Входит Вера Филипповна.

Вера Филипповна. Сюда прикажете чай подать или туда пойдете? Сюда и мужчины придут; вон, кажется, Потап Потапыч подвигается.

Аполлинария Панфиловна. Лучше мы к самовару присоединимся; я не люблю с мужчинами-то не привыкли мы вперемешку-то. Простору нет, разговор не тот; я в разговоре свободна, стеснять себя не люблю. Мужчины врут сами по себе, а мы сами по себе, и им свободней, и нам вольней. Любезное дело! А вместе одна канитель, а не разговор. Я с прибавлением люблю чай-то пить; неравно при мужчинах-то невзначай лишнее перельешь, так и совестно.

Вера Филипповна. Как вам угодно. Пожалуйте!

Уходят Аполлинария Панфиловна, Ольга, Вера Филипповна.

Входят Каркунов (в руках бумага и карандаш), Xалымов, Константин Каркунов.

Каркунов, Халымов и Константин Каркунов.

Константин. Помилуйте, дяденька!… К чему, к чему?… Ни к чему это не ведет.

Каркунов. Помолчи ты, помолчи! (Халымову.) Ах, кум ты мой милый, вот уж спасибо, вот уж спасибо!

Халымов. Да за что?

Каркунов. Как за что? Я тебе шепнул: «Приезжай, мол», – а ты и приехал.

Халымов. Да чудак: зовешь в гости, как не поехать! От хлеба-соли кто же отказывается!

Каркунов. Да я еще тебя хлебом-то не кормил. Я, как ты приехал, так за дело тебя; говорю: «Помоги!…»

Халымов. Да какое дело-то! Гроша оно медного не стоит; эка невидаль, завещание написать! Было б что отказывать; а коли есть, так нехитро: тут все твоя воля, что хочешь, то и пиши!

Каркунов. Нет, ты не говори! Вот у нас тут по соседству адвокатишка проживает, такой паршивенький; а и тот триста рублей просит.

Халымов. Еще мало запросил. Вольно ж тебе за адвокатами посылать.

Константин. Да помилуйте! Коли есть единственный… так к чему? Одни кляузы!

Каркунов. Погоди! Ты помолчи, помолчи.

Халымов. Взял лист, и пиши!

Каркунов. «Пиши», ишь ты! что я напишу, что я знаю! Как напьемся хорошенько, так «мыслете» писать наше дело; а перо-то возьмешь, так ведь надо, чтоб оно слушалось. А коли не слушается, так что ж ты тут! Ничего не поделаешь.

Халымов. А ты его возьми покрепче в руки-то, да и пиши спервоначалу с божьего благословения: во имя, а прочее…

Каркунов. Так, так, с божьего благословения; нельзя без этого, это уж первое дело. (Константину.) Ты незваный пришел, так вот тебе бумага и карандаш. Пиши! (Отдает бумагу и карандаш.) Пиши, что сказано.

Константин. Да позвольте! Коли я единственный…

Каркунов. Молчи, молчи!

Константин садится к столу.

Что ему писать-то?

Халымов. Потом пиши: «Во-первых…»

Каркунов.