Олен не обратил на его слова внимания.

— Вот и хорошо, — сказал он, когда маг оказался связан, а последний из воинов исчез в зарослях. — Бенеш посмотрит, чтобы этот тип не затеял какую-нибудь гнусность, а мы поговорим. Готов ли меня слушать благородный Дерин фа-Трене?

— Йа, — без охоты отозвался предводитель гномов, услышав перевод вопроса.

— Ты думаешь, что имеешь дело с выскочкой, по воле случая получившим чудесный меч? Вынужден тебя разочаровать. Я помню, как твой прапрадед Лонин фа-Жерин-фа-Валин— фа-Стрене-фа-Некен-фа-Лиар триста лет назад одержал победу на Играх Двенадцати Богов в Безарионе. Он одолел всех в метании топоров и получил приз из рук императора — вазу из голубого оникса, изготовленную многие тысячелетия назад сиранами…

Благородный Дерин фа-Трене судорожно захрипел. Попытался повернуть голову, чтобы посмотреть человеку в лицо, но замер, ощутив боль от глубже вонзившегося в кожу лезвия. Лежавший на земле маг беспокойно завозился.

— Я помню, что его прапрадед погиб в Безарионе в Ночь Кровавой Потехи. Что тело его так и не нашли…

— Кто ты? — толмач сумел передать не только смысл, но и интонацию патрона — ужас и удивление.

— Наследник трона, стоящего в Золотом замке, — голос Олена обрел звучность и глубину. — И я не советую тебе становиться мне поперек дороги!

— Йа… Яг кунде инте… Варифран? Варфор са форт ней… — залепетал Дерин фа-Трене.

— Отправляйся в горы, — перебил его Олен, — и расскажи консулам и старейшинам, что скоро вашему народу придется браться за топоры. Тот, кто владеет ныне Безарионом, несет в себе зло более страшное, чем Восставший Маг.

— Не может быть… — смуглое лицо толмача посерело, стало цвета дорожной пыли.

— Все понял? — Олен медленно убрал меч от шеи предводителя гномов.

— Йа, йа, — забормотал тот. — Урсакта…

— Тогда поклянись Кодексом Регина, что выполнишь мою просьбу, — к коню отходил неспешно, не отводя взгляда от лежащего на земле мага. Тот смотрел недоверчиво и мрачно.

— Свар! — проговорил Дерин фа-Трене.

Олен убрал меч в ножны, вскочил в седло. Кусака сдвинулся с места, не дожидаясь удара шпор, с радостным ржанием. Быстро перешел на рысь. Замелькали кусты, исчезли из виду гномы, лежащая на земле груда топоров.

— Ловко ты с ними управился, — Саттия перестала оглядываться только через сотню шагов. Убрала стрелу в колчан, опустила лук и принялась снимать с него тетиву.

— Так вышло, — Олен почувствовал, как от похвалы заалели щеки, торопливо отвернулся.

— А ты и вправду… ну, все это помнишь? — спросил Бенеш, когда поехали более спокойно. — Это… про его прадедов?

— Не постоянно. У меня в голове что-то вроде огромного шкафа с тысячами ящиков. Каждый — память одного императора. И имя предков этого гнома послужило чем-то вроде веревки, потянув за которую, я вытащил связанные с ними воспоминания… Но иногда этот шкаф готов проглотить меня целиком…

Примерно через милю выехали к деревушке, как две капли воды похожей на ту, где ночевали. За ней селения начали встречаться чаще, чем блохи в собачьей шерсти. Перед сумерками и вовсе выбрались на широкий тракт, тянущийся на восток. К тому моменту, когда на небосклон высыпали первые звезды, достигли двухэтажного постоялого двора с отдельно стоящей баней и большой конюшней.

— Тут и заночуем, — проговорила Саттия и оглянулась на спутников. — Как, вы не против?

— Конечно, нет… — вздохнул Олен.