— Они были разбиты!

— Значит, одна уцелела… она качнула головой.

— Ну, Макс! Девушке со страху померещилось.

— Да с какого страху? Она на свидание ко мне шла, она еще не знала, что я в коме. И куда она потом делась?

— Кто?

— Статуя. Надя выбежала в сад — нету.

— И не было, не могло быть! Или твоя Надюша фантазирует, или напугал ее и скрылся живой человек.

— Лицо из гипса, женское… «Статуя торжествует!»

— Не впадай в дурную мистику, свихнешься.

Ему-то легко рассуждать, а я, может, уже свихнулся. Как-то нечаянно, по странной ассоциации у меня вырвалось:

— Нелю сожгли? Или так похоронили?

— По-христиански. Мы с тобой несли гроб.

— Богатый гроб?

— Макс, ты…

— Полированный, с автоматическими замками?

— Макс, на сегодня хватит. У тебя лицо совсем белое.

— А лицо Нели уцелело?

— Уцелело. Небольшая, но глубокая рана на виске. Кровоизлияние в мозг.

— Ну почему 9 мая вы не уехали с ними!

Доктор усмехнулся с усилием.

— Если б знал, чем это обернется…

— Чем?

— И сейчас не знаю. Но ты наметил связь: смерть, забвение.

— Иван Петрович, вы поставили диагноз: я неспособен на сильное чувство. Так говорит человек, сам испытавший огненного Эроса.

— Да, я любил.

13

Никак не мог Семена поймать: по первому телефону отсылают ко второму, по второму к третьему, по третьему к первому… нету. К вечеру Над пришла. Оказывается, она тут работает: за Змеевкой поселок воздвигся для «новых нерусских», ихние дамы под ее началом упражняются, жиры сгоняют.

— Это кто ж такие — «новые нерусские»?

— Да наши. Я их так называю — «нерусские», — потому что очень богатые.

Чудно мне это было слушать из юности, дико. Но в эту всеобщую соборную бездну я и вдаваться не смел… да и не хотел. Моя цель конкретна и осязаема — найти и истребить убийцу — а там разберемся.

— Надюш, так ты 1 сентября учиться уедешь?

— Я буду здесь жить, то есть каждый день приезжать, пока ты в себя не придешь.

— Господи, да чем же я тебя так пленил? Тем, что на коленях стоял?

— Да хоть бы и этим, — ответила она загадочно.

Загадочно было в моем жилище (если можно так выразиться) и в саду, и в мире было загадочно. И как-то вдруг — хорошо. А хорошо, что идолы эти проклятые разбиты.

— А хорошо, что Цирцею кто-то разбил, — вырвалось у меня.

— Я ее видела в мастерской, она прекрасна… ее тело прекрасно, — сказала Надя таинственно. — Но без лица, ты не закончил. Поэтому не знаю, в саду она была или…

— Ох, Надюш, не надо!

Но на почве «статуи» я уже сдвинулся (ведь правда без лица!) и после ухода Нади затрепетал. 10-го июня мы устанавливали «Надежду» в саду Голицыных, и у меня возник замысел. Под «Гибель богов» я закончил жуткую Цирцею, она обрела лицо, которое мучает меня во сне… и вышла в сад? Вот уж действительно «дурная мистика», но отчего ж так страшно!

Наконец уже к ночи дозвонился до Семена: повидаться, мол. Ну, там дела и дела, деньги, видать, кует. Так я сам подъеду. Ничего со мной не сделается, в Москву уже ездил.

Съездил.