Подошел к крыльцу, сел на ступеньку. Отсюда не видно девы с юношей, от которых мне так больно и страшно… Как я сказал Андрею после больницы: «И «творение» свое не узнаю». — «Мне оно мешает», — заявил он, я посоветовал: «А вы его разбейте. Позволяю как автор». — «Ну, я — не вандал».

Незначительный, слегка пижонский диалог, в котором внезапно обнажилась бездна драматизма. И «творение» как будто узнаю, и разбить мне его вдребезги хочется… и чем, собственно, оно мешает брату? И мне мешает, ненавижу эти холодные языческие статуи. По психоанализу, моя работа из символа моря, пронзенного солнцем, превратилась в скользкие гнилые водоросли. Зато любовь — в горящую лампаду. Я вздрогнул от радости и страха. Черт с ним, с творчеством! Я в силах подойти к этому хладнокровно и проверить: а вдруг вспомню?.. Себя двадцатилетнего, когда в отчаянии уничтожил «Любовь». Вот он, рубеж забвения — заработал по черепу — и все повторилось.

Повторю дословно, так сказать. Какая-то сила извне мною распоряжалась, заставила перемахнуть через изгородь и прокрасться к их сараю (кстати, не осматривал… да что сейчас увидишь впотьмах!). Однако с помощью спичек кувалду нашел.

А когда к дубу возвращался, услышал с веранды голоса, брат говорил: «На темной одежде была кровь, так и произошла подмена — по контрасту». — «Молчи! Мы же договорились!»— ответила Надя.

Я встал как вкопанный. Что значит «подмена по контрасту»? Темную одежду подменили чистой, белой… лунной, серебристой… Не сходи с ума! Не все же сосредоточены на одном, как ты… Ну, а дальше? Замолчали. «Дальнейшее — молчанье». Ладно, у меня свое дело, срочное.

Быстро подошел, боясь передумать, взмахнул и опустил, вложив всю силу, испытав секундную дрожь восторга… потом принялся разбивать методично. Осколки, арматура, пустота… И я замер опустошенный, ничего не вспомнив, ничего! Услышал голос, обернулся.

— Что ты наделал, Макс?

Они стояли, держась за руки, обособленно от меня, даже враждебно — на миг подумалось.

— Надя! — я засмеялся. — Неудачный эксперимент, прости.

— Эксперимент?

— Понадеялся, что вспомню. Ведь это уже было.

— Когда?

— Давно, тебя еще на свете не было. Одна девушка… она исчезла из моей жизни напрочь…

— Умерла?

— Да нет, жива, слава Богу. Она меня бросила, а ее будущий муж избил.

— Тебя?

— Меня, дорогая. И я в отместку устроил такой вот погромчик — уничтожил статую «Любовь».

— Надя, ты его бросила? — соизволил открыть рот Андрей.

— Нет, Андрюша, — ответила она со сдержанной силой; что-то изменилось в ней; прикоснулась к искореженной арматуре, погладила уцелевшую руку девы, сиявшую белоснежным изгибом в свете веранды. Мучительное ощущение, мистическое, шевельнулось в моей душе. Все напрасно.

— Все напрасно, — повторил я вслух. — Не с погрома я потерял память.

Они глядели непонимающе.

— Я же забыл, как вообще стал скульптором. Наверное, тогда серьезную травму получил, — я швырнул кувалду оземь. — Эксперимент провалился.

— А, глаза мозолить не будет.

— Андрюша, помолчи! — она провела ладонью по лицу, как бы стирая что-то.