— Благодарю, вы очень любезны, но я не стану обременять вас своим обществом. Мне здесь вполне хорошо. Я сказал шоферу, что мы отбываем в четыре пополудни.

— Но сейчас всего половина третьего, — настаивала девушка. — У вас масса времени, да к тому же я не оставлю вас одного здесь скучать после того, что вы сделали для малыша Жана.

— Если вы так настаиваете... — нерешительно произнес Малколм, которому очень хотелось принять приглашение.

Он почувствовал, как ему важно получше узнать эту странную девушку, и снова подумал, что никогда еще не встречал женщин с таким милым задушевным голосом.

— Тогда следуйте за мной. Придется карабкаться по крутой тропе вверх, но так путь короче, чем в обход по дороге.

Они пошли вверх по той же тропке, по которой девушка спустилась сюда, и Малколму вдруг показалось, что в его жизнь вошло нечто новое и волнующее.

Неужели он безоглядно влюбился с первого взгляда, как мог бы влюбиться лишь лет двадцать назад?

Когда они с Пьером возвращались в Канны, намного позднее, чем он предполагал, крутая и опасная дорога показалась ему в темноте уже наступившего вечера короткой и ровной как скатерть, потому что он все время думал об Элизабет и ему казалось, что жизнь начинается сначала.

С того момента, как он последовал за девушкой по тропе, ведущей к маленькой вилле на вершине горы, Малколм уже знал, что с ним случилось что-то необыкновенное.

Он уже не помнил, когда испытывал раньше такое огромное желание выразить себя, не помнил такого наэлектризованного воздуха вокруг, и все только потому, что он заговорил с женщиной. Малколм был так возбужден, что даже испугался, не покажется ли он смешным.

Но, размышляя о своем поведении и чувствах на обратном пути, он не нашел в них ничего смешного. Просто произошло то, что должно было произойти.

Он узнал очень много об Элизабет в те часы, что провел на вилле. Когда она представилась и назвала себя, фамилия Керчнер что-то всколыхнула в его памяти. Познакомившись с ее братом Иваном и услышав его игру на рояле, Малколм мгновенно вспомнил не только кто он такой, но и то, что слышал о нем. Перед ним был один из выдающихся музыкальных талантов Европы.

Малколм любил музыку. Сколько раз, сидя в глуши в своем деревенском доме, он мечтал побывать когда-нибудь на Зальцбургском фестивале. Хотя, читая в «Таймс» музыкальные обозрения, он, разумеется, делал это не только из любви к музыке. Газета в то время была для него единственной связью с остальным миром.

Он прочитывал ее от корки до корки, начиная с передовицы и кончая судебной хроникой. Имена известных людей искусства стали так же знакомы ему, как имена близких друзей, и на первом месте стоял Иван Керчнер. В «Таймс» писали о нем с неизменным восхищением, ему раздавались похвалы, которыми критика обычно балует только выдающихся музыкантов.

Иван был худ, даже костляв, с такими же белокурыми волосами, как у сестры, и длинными артистическими пальцами музыканта, которые бегали по клавишам даже тогда, когда он беседовал с кем-то, и редко оставались в покое, когда он молчал.

Он работал в длинной комнате, названной студией. В ней было множество окон, выходящих на юг. Она была пустой, почти без мебели, и главное место в ней занимал рояль. Однако студия всегда была полна цветов. Они стояли повсюду: в вазах на полу, на подоконниках, везде, где только возможно.

Когда Малколм пришел в восторг от обилия цветов, Элизабет рассмеялась.

— Это ужасно! — воскликнула она. — Мой брат — экстравагантный человек. Иногда их присылают ему многочисленные почитатели, зная, что цветы вдохновляют его.