Татьяна Тронина. Серебряные слезы
Как сладко, все простив друг другу, Без злого пламени в крови, Глухою ночью слушать вьюгу — Все ту же сказку о любви. О нет, не к тем сгоревшим негам! Но ласку грустную пролей, Дохнувши розами над снегом Моих последних февралей… С. М. Соловьев
* * * – Хотите, я на вас женюсь? Его огромные, молочно-голубые, абсолютно непроницаемые глаза смотрели на меня, не мигая. – Зачем? – вздохнула я. – Затем, что любая женщина мечтает выйти замуж. Даже при нынешней эмансипации... – К вашему сведению, Ковальчук, мне вчера сделали два подобных предложения. А уж что было неделю назад – я молчу... Целая очередь ко мне стояла. – Елизавета Аркадьевна, я вас понимаю – проблема выбора. Это самая тяжелая проблема для женщины, когда приходится выбирать. Метаться между ценой и качеством, так сказать... – Вы надеетесь, что я буду благосклонна именно к вам? – Да, – кивнул Ковальчук. – Он все несерьезно говорил, а я серьезно! Ей-богу, вы мне очень нравитесь. Я еще на первом курсе на вас глаз положил, – понизив голос, доверительно сообщил он. – Когда у вас другая прическа была. – Польщена, весьма польщена... – Да и разница в годах у нас весьма небольшая, да? – Он с любопытством приподнял брови. Вопрос о возрасте мне не понравился, и я решила прекратить глупый разговор. – Все вам расскажи... Хватит! Это ужасно – почему девицы во время сессии надевают мини, когда экзамен принимает мужчина, а молодые люди предлагают преподавателю, если она женского пола, руку и сердце? – А чего вы хотите? – заерзал Ковальчук. – Можно и без штампа в паспорте... Я хотела разозлиться на него, но не смогла – в конце июня в городе стояла настоящая тропическая жара. – Я на вас докладную ректору напишу, – сказала я. – Что-то я не уверена в том, что вам нравлюсь, – у вас только пять посещений за целый семестр. Могли бы и почаще на меня любоваться. Я, вообще-то, хотела бы, чтобы мой супруг знал предмет, который я преподаю, – литературу конца девятнадцатого и начала двадцатого века. А вы футуристов перепутали с символистами, про реалистов данного периода ни слова не сказали, у Блока только поэму «Двенадцать» читали, Ахматову с Цветаевой явно не различаете... Ковальчук моргнул – кажется, в первый раз. – Я из-за вас в городе сижу, вместо того чтобы отправиться в заслуженный отпуск. Ладно, приходите двадцать седьмого. Если и в следующий раз не сможете ничего ответить, будем разбираться осенью, – закончила я. – И без этих глупых предложений... Запомните – вы не в моем вкусе. – Ясно... – Он сграбастал свою зачетку и уныло побрел к выходу. Я тоже собралась домой, но в институтском скверике, где по аллеям метался тополиный пух, столкнулась с Аглаей. Аглае было тридцать пять лет, и она преподавала в нашем Филологическом институте грамматику. Мы с ней почти дружили. – Лизонька! – вскрикнула она. – Тебя Викентий Петрович искал! Впрочем, он, наверное, уже ушел... Викентием Петровичем звали ректора нашего института. У Аглаи нос и глаза были красными из-за пуха, она то и дело поправляла очки. – Ты уходишь? – спросила я. – Да. Идем вместе до остановки. Господи, Лиза, какая ты счастливая – сейчас придешь к себе домой, ляжешь на диван... А я, как жучка, сначала по магазинам буду бегать, потом стоять у плиты. Если еще Леонид Иванович не в духе придет. |
