– Ладно, до завтра... – Аглая тоже не любила выяснять отношения. – И не забудь зайти завтра с утра к Викентию!

Я помахала ей рукой, а сама спустилась в метро.

Черные стекла в поезде отразили мой светлый лик. Нет, Аглая ничего не понимает... Я нравилась себе такой – новой. «Если вы переживаете душевный кризис – смените прическу...» – рекомендовали дамские журналы. Я и сменила.

Раньше у меня были длинные, почти до пояса, волосы, крашенные в яркий тициановский цвет, или попросту рыжий, брови я немилосердно чернила, а для губ использовала оранжевую помаду. «Какая эффектная девушка», – говорили мне раньше. «Ты пытаешься хотя бы внешне сделать себя ярче» – это уже говорил мне он, и с осуждением, и с восхищением. «Преподаватель не должен слишком отличаться от своих студентов, – со сдержанным одобрением кивал Викентий, наш бог-громовержец. – Я демократичный руководитель... Цветите, детка!» – «Настоящий розан!» – вопила Аглая.

Яркие краски надоели. Пусть будет гармония и внешнее сравняется с внутренним. Я коротко подстриглась, перестала красить волосы – и скоро они приобрели мой естественный белесый оттенок. Никаких черных бровей – теперь, без карандаша, они были почти незаметны. Лишь немного светло-коричневой туши на ресницы, чтобы совсем не превратиться в бледный призрак. Губы – что-то бежевое, естественное... В общем, я стала самой собой, и это обратное превращение из бабочки в куколку мне даже нравилось...

Только почему-то целый год я была одна?.. Но разве мне это тоже не нравилось?

– Спасибо, Викентий Петрович, хорошо, – примерным голосом ответила я. – Все мои студенты сдали экзамен, даже Ковальчук поднапрягся и сегодня утром пришел вполне подготовленным...

– Вы слишком добрая, Елизавета Аркадьевна, – припечатал Викентий. – У Ковальчука три «хвоста» по другим предметам... Если к зиме не исправится – отчислю его за академическую неуспеваемость. Надоел он мне. Занимает чужое место в общежитии.

Солнце светило в кабинет, в его лучах клубилась золотая пыль. «Это все тополиный пух, – подумала я. – От него нельзя избавиться...»

– Я вот почему вас вызвал, Елизавета Аркадьевна... – вспомнил Викентий, нахмурив седые, цвета стали, брови. – Как там ваша работа продвигается?

Я была по возрасту самым младшим преподавателем, поэтому он считал, что меня надо опекать.

– Все в порядке, – кивнула я, – пока никаких сложностей. Сессия закончилась – буду ездить в библиотеку.

– Отдохните хотя бы недели две – в августе нам еще вступительные принимать. Очень большой конкурс в этом году. Народ понял, что юристов и бухгалтеров слишком много развелось, и кинулся изучать гуманитарные науки.

Из нашего института выходили журналисты, критики, сценаристы, филологи, учителя, было даже несколько известных писателей. Очень много выпускников работало на телевидении и радио. Слава иногда стоит дороже денег.

– Как вы собираетесь раскрывать тему?

– Ой, по ней столько материала... У каждого автора Серебряного века своя теодицея, трансцендентальность. Ну, и ангелов полно. Ангел как символ смерти, символ божественного миропорядка, символ любви...

– Я вас умоляю, только не делайте из своей работы беллетристику!

– Я не собираюсь... – испугалась я. Если сейчас Викентий примется за критику, то мне до вечера отсюда не выйти!

– Каких авторов предполагаете использовать?

Я принялась перечислять.