— О! Я должен показать вам сверчка!

Он вскочил, схватил топорик и начал вскрывать небольшой деревянный ящик. Затем извлек оттуда розовый камень размером чуть больше футбольного мяча и примерно той же формы, но отполированный и вырезанный в виде сверчка, подогнувшего под себя ножки, с опущенной головой. Она ахнула и принялась ощупывать его.

— Ты только посмотри, Джек! Ну разве не чудо? Настоящее ацтекское произведение искусства! Ему не меньше пяти сотен лет. Привез из Мексики, ты не представляешь, чего мне стоило вывезти эту игрушку из страны. Посмотри, как просты и лаконичны линии. Самому Мэншип! не снилось такое! А вот эти линии брюшка напоминают Бранкузи, верно? И вообще он страшно современный, как самолет, а ведь сделал его индеец, в жизни своей не видевший белого человека.

— Да, да. Заставлять меня чувствовать очень nostаlgica.

Тут Хоувз сделал очень характерный для него жест. Взял сверчка, подошел к камину и водрузил его на мраморную доску.

— Вот, для моего очага!

Она поднялась, я тоже.

— Ну, дети мои, теперь вы знаете, где я живу, будем часто видеться.

— Да, gracias.

— О, и вот еще что! Как только устроюсь здесь окончательно, тут же закатываю бал, нечто вроде новоселья. Так что милости прошу.

— Гм, не знаю, право, Уинстон. Я очень занят…

— Занят? Настолько, что не можешь выкроить время на новоселье старого друга? Ах, Джек, Джек, Джек!

— Gracias, сеньор Хоувз. Мы придем, наверное.

— Никаких «наверное»! Просто обязательно!

Когда мы вернулись к себе, меня всего трясло.

— Послушай, Хуана, надо выбираться из этой трясины, и как можно быстрей. Не знаю, что за игру он ведет, но то, что это никакое не совпадение, — ясно как Божий день. Он преследует нас, и мы должны бежать.

— Мы бежать, он опять приходить.

— Тогда мы снова убежим. Не хочу видеть его больше.

— Почему надо убегать?

— Не знаю. Я… это действует мне на нервы. Хочу оказаться там, где не буду его видеть, не буду думать о нем, чувствовать, что он где-то рядом.

— Я думаю, мы оставаться.

В тот день мы видели его еще дважды. Около шести он позвонил в дверь и пригласил нас пообедать, но я пел и сказал, что мы собираемся обедать позже. Затем, уже после полуночи, не успели мы вернуться из театра, как ввалился он с каким-то странным юнцом по имени Пудински, русским пианистом, который должен был играть на следующем его концерте. Он сказал, что они собираются репетировать кое-какие отрывки, и пригласил нас зайти послушать. Мы ответили, что устали. Он не настаивал. Обнял Пудински за талию, и они удалились. Раздеваясь, мы услышали звуки рояля. Этот русский парнишка играть умел, ничего не скажешь.

— Ага. Теперь понял, в чем состоит его игра.

— Да. Очень интересно играть.

— Этот мальчик… Он хотел вызвать у меня ревность.

— Ты ревновать?

— Да нет же! Какая, к черту, ревность, что ты болтаешь?! Какая мне разница, с кем он и что? Но это действует мне на нервы. Я… я хочу, чтобы он был где-нибудь далеко. Хочу, чтоб нас здесь не было.

Она довольно долго лежала молча, опершись на локоть и глядя на меня сверху вниз. Затем поцеловала и отправилась в свою постель. Заснул я уже на рассвете.

На следующий день он заходил раз десять и через день тоже, и еще через день.