— Будем брать! — загорелся Петя. — А как она невинно потрогала этот кружок, а? Будто первый раз видела. Нужно брать!

— Кого брать, родимый, кого?! За что? Я послал человека осмотреть дом снаружи, собери пока по проживающим все данные.

— Так ведь собираю второй час! — показал Петя на папки.

— Почему — в архиве? — удивился Поспелов.

— Потому что Сидоркина МЛ. привлекалась лет восемь назад, вот почему! А у нас тут — бардак, ничего не найти!

— А на компьютере пробовал? Говорят, еще год назад весь архив был переведен в компьютер, говорят даже, можно нажать две кнопки, пустить поиск по имени и за десять секунд получить всю имеющуюся информацию. Вот так.

— Кузьма Ильич! — вскочил Петя. — А давайте вы по кнопочкам, а я пока быстренько этот дом обшмонаю, а?

— Слова ты какие странные говоришь, Петя. “Обшмонаю”… У меня есть слабая надежда, что за час я уговорю помощника прокурора дать разрешение на прослушивание, понимаешь? Очень слабая. Потому что этот самый Сидоркин, оказывается, поет тенором, вот неприятность, и хорошо поет! И, как человек вполне известный, может впоследствии причинить нам массу неудобств своим возмущением. А ты — “обшмонаю”!.. Скажи лучше, почему ты ей не поверил?

— Не знаю… Я как увидел ее в ватнике, в валенках, мне стало не по себе. Уж очень лихо она все это на себя натянула, нормальная ухоженная женщина такое бы не надела, и потом… Для молодой женщины она слишком невозмутимая, она уж чересчур спокойная!

— А я принял эту невозмутимость за шоковое состояние самоубийцы. Ты, Петя, пробовал когда-нибудь кончать с собой?

— Ну Кузьма Ильич, честное слово, вы еще спросите, не рожал ли я?!

— Вот! Кстати о родах. У нашей утопленницы полное алиби получается на день пропажи Успендрикова.

— А помните, Успендриков писал в докладной, что учительница пения была беременна? А вдруг это ее способы маскировки, а? Беременную женщину кто испугается?! А справку из родильного можно купить, а…

— А штаны тебе молоком облить из заправленного в грудь баллончика, да? — вздыхает Поспелов.

— Ладно, — сдался Петя, — молоко — это сильно у нее получилось, что и говорить…

ЗАПАДНЯ

Ворота заперты. Минут пятнадцать давлю на кнопку звонка.

Тишина.

Снимаю валенки, перебрасываю их через ограду. Попытка подбросить к валенкам снятую телогрейку не удалась: телогрейка повисла расплющенным привидением на верхних зубцах ограды, но металлический чемоданчик приземлился на газоне вполне удачно.

Лезу на решетку ограды и пою: “…ночь тиха, пустыня внемлет богу и звезда… и звезда!”

Черт, зацепилась!..

“…и звезда с звездою говори-и-ит”.

Сидя наверху, снимаю застрявшую телогрейку и бросаю ее вниз. Мягкое приземление обеспечено. Прыгаю и вспоминаю, что делаю это сегодня уже второй раз. Сейчас я закрою глаза, глубоко вдохну и войду в воду, и вода оглушит гулом, изменит время, сделав его тягучим и бесконечным, с ледяным привкусом тины…

Падаю на телогрейку и некоторое время лежу, уставившись в темное небо. На дороге слышен шум машины, я придаю телу расслабленную невозмутимость намеренного отдыха — закидываю ногу на ногу, а под голову подкладываю ладони. Достаточно убедительно? Если не считать мокрых подтеков молока на груди, все у меня отлично, и газончик ничего себе, и валенки валяются достойно — в куче с чемоданчиком.

Автомобиль почти проехал, потом резко затормозил и подал назад.

Я услышала это по звуку, подхватилась, сгребла в охапку телогрейку и понеслась к дому.