– Где… – глухо спросил я, – он… похоронен?

– Нигде, – ответил, качая головой, горевестник. – Тела моих четверых товарищей – и Бэнсона тоже, и своих два десятка они вывезли на шлюпках и сбросили в море.

– Ты видел?

– Я видел.

– Кто эти «охотники» и как их найти?

– Бэнсон сказал, чтобы вы просто ждали. Если понадобится ваша помощь, мистер Том, к вам придёт человек.

– Какой человек? От кого?

– Он должен вам будет сказать, что его послали «Серые братья».

Больше минуты в кают-компании стояла тягостная тишина.

– Вы останетесь на пару дней у нас? – спросил я, – и не узнал своего голоса. – Мне бы хотелось вас расспросить…

– Нет, мистер Том. Я и так прождал вас отчаянно долго. А у меня, как вы понимаете, остались кое-какие личные счёты.

– К «охотникам за черепами»?

– К «охотникам за черепами».

– Так может, и я… – тут я увидел, что отразилось на лицах у моих матросов, и поправился: – может, и мы…

– Я один раз уже сказал, мистер Том. Нет. Бэнсон на Небе будет вам благодарен, если вы не оставите своей заботой его семью, и дождётесь кого-нибудь из «Серых братьев». За сим – позвольте откланяться. Времени не просто мало – его отчаянно мало. – И, останавливая мою следующую фразу, нацепливая свою рваную треуголку, закончил: – Ни в деньгах, ни в каких-либо иных средствах нужды у меня нет.

И вышел. Через минуту за окном простучала копытами лошадь. Я нашёл взглядом Эвелин, и она ответила на мой безмолвный вопрос:

– Алис уже знает…

– Где она? – вставая с неимоверным трудом, как будто на плечах моих лежала наковальня из заброшенной кузни замка «Шервуд», спросил я.

– Наверху, в своей комнате. С маленьким Томом.

Отстегнув шпагу и передав её Эвелин, я на одеревеневших ногах стал подниматься наверх. Дойдя до комнаты Бэнсона и Алис, я встал, понимая, что у меня нет сил ни постучать, ни открыть эту дверь.

– Кто там? – вдруг послышался слабый голос.

«Томас», – хотел произнести я, и не смог. Вместо этого потянул-таки дверь и переступил порог.

Алис сидела на скамье возле детской кроватки. На руках у неё был крохотный человек с тёмно-карими бэнсоновыми глазами. Простучав каблуками (звуки шагов принеслись в мои уши как выстрелы) я подошёл и опустился перед Алис на колени. Сказал всего лишь два слова:

– Прости меня…

Она сидела, зажав ладонью рот. Потом отняла руку, прикоснулась к моей голове. Всхлипнула. Заскрипев зубами, я встал и быстро вышел из комнаты. Взбежал в свой, пристроенный над третьим этажом кабинет, встал посередине его, пригнувшись, как перед прыжком, и несколько минут дико орал. Орал, надрывая гортань, по-звериному воя, выбрасывая из себя слёзы и боль.

Потом, – я помню, – долго сидел за столом, напротив камина, уставившись на сжатые, лежащие на столешнице кулаки. Время от времени меня окатывали волны глубокой, мучительной дрожи. Но к тому времени, когда наверх ко мне пришла Эвелин, я вполне уже владел собой.

– Собрались? – спросил я её.

– Собрались.

Мы спустились вниз, на второй этаж, где за овальным столом стояли плотным кольцом молчаливые люди. В руках у них были грубые матросские кружки с ромом.