Пассажир относился к тому типу мужчин, что нравились миловидной стюардессе: не молодой и не старый, на глаз лет пятидесяти или около того, сухопарый, спортивного телосложения, хорошо одетый и ухоженный, но при этом не холеный. Грань между ухоженностью и холеностью тонка и трудноуловима, но она существует, и стюардесса давно научилась ее распознавать. Человек, сидевший в крайнем справа кресле среднего ряда, следил за своим внешним видом, поддерживая тело в чистоте, порядке и спортивной форме, но явно не стремился выглядеть как картинка из модного журнала. Он напоминал дорогой автомобиль, который любят, ценят, регулярно чинят и моют, но при этом так же регулярно используют по прямому назначению, гоняя на большие расстояния и на предельных скоростях, для которых он и предназначен. Он был смуглый, а может быть, просто загорелый, с правильными, твердыми чертами лица, которое обрамляли длинные, прямые, густотой напоминающие парик иссиня-черные волосы с низкой прямой челкой. На взгляд молоденькой стюардессы, его немного портили длинные, с закрученными кверху а-ля Сальвадор Дали кончиками усы и тронутая сединой острая эспаньолка, но они же придавали пассажиру ярко выраженную индивидуальность, выделяя его из толпы и намекая на независимость взглядов и прохладное, чуть свысока, отношение к тому, что принято называть общественным мнением. Одет он был в песочного цвета летний костюм; в вырезе рубашки виднелся шелковый шейный платок, на переносице, съехав к кончику носа и чуть сбившись на сторону, сидели большие солнцезащитные очки без оправы. Колец, перстней и каких-либо иных украшений он не носил, но его левое запястье отягощал золотой «ролекс», да и костюмчик, насколько могла судить стюардесса, стоил, как слегка подержанный «мерседес».

(Помимо мужчин, стюардесса живо интересовалась автомобилями – видимо, потому, что до сих пор не имела своего, – и неплохо в них разбиралась, с первого взгляда безошибочно отличая «сааб» от «сабербана» и «исудзу» от «дайхатсу», потому-то и сравнения, приходившие в ее аккуратную головку, как правило, были связаны именно с автомобилями.)

Съехавшие очки, если изловчиться и посмотреть поверх них, позволяли видеть, что глаза пассажира закрыты. На какое-то мгновение стюардессе почудилось, что столь продолжительная неподвижность приглянувшегося ей респектабельного господина с артистической наружностью вызвана причинами более серьезными, глубокими и неприятными, чем обыкновенный сон; говоря без экивоков, она вдруг преисполнилась уверенности, что пассажир либо уже умер, либо весьма к этому близок. Она совсем уже было собралась потрепать спящего по плечу, рискуя вызвать его недовольство, но тут заметила, что его грудь медленно, размеренно вздымается под пушистым бежевым пледом. Пассажир был в полном порядке, он просто спал, и стюардесса двинулась дальше по проходу, недоумевая, что это на нее нашло – мало, что ли, она на своем веку навидалась уснувших пассажиров?

Пассажир действительно спал. Ему снилась затерявшаяся среди заснеженных полей и перелесков, по самые окна утонувшая в глубоких сугробах деревушка в полтора десятка дворов, дремлющая под низко надвинутыми снеговыми шапками. Черные от старости бревенчатые стены, покосившиеся щербатые заборы, корявые разлапистые яблони в садах, воздевшие к низкому небу скрюченные пальцы голых ветвей, утоптанная, скользкая от пролитой и замерзшей воды тропинка, ведущая к колодцу, – памятные с детства места, медленно старившиеся и приходившие в упадок и запустение, пока он, стиснув зубы, карабкался вверх по лестнице, ведущей вниз.