С запада было хуже всего, но там сразу начиналась крутая скала. А вот с севера, где и были достаточно большие деревянные ворота, все выглядело более-менее прилично. Часть стены, как раз со стороны загона с баранами, была самым слабым местом, но там построили две деревянные вышки, которые сейчас были пусты. Фрагменты здесь были навалены друг на друга — становилось ясно, что их намеренно двигали и перекладывали с помощью тяжелой техники, чтобы получилось подобие стены. Кривой и косой, но все-таки. А дыры были заделаны камнями и замазаны глиной. Благо ее в этих краях, как и в самом Афганистане, было очень много.
Пробраться внутрь было не очень сложно, но требовалось подгадать момент — чтобы никому случайно не попасться на глаза. Душманов внутри лагеря полно, даже не сосчитать толком. Плюс в том, что тут никто не ждет того, что планируется какое-то проникновение.
Вся территория защищенного лагеря представляла собой глубокое ущелье, уходящее в горы, а почти вся внутренняя территория была застроена небольшими глиняными и каменными постройками, точно такими же, как и в самом кишлаке. И стройка еще шла — всю дальнюю часть лагеря продолжали застраивать. А строили их естественно советские военнопленные, которых держали тут незаконно. По сути, они были рабами.
— Макс, смотри, сколько пленных! — заметил Корнеев, разглядев наших.
И верно, их действительно было много, человек пятнадцать точно. Все они выглядели примерно одинаково — грязные, загоревшие, исхудавшие. Все в жалких рваных лохмотьях, заросшие, небритые… Очевидно, что и кормили их тоже не часто, еды хватало только для того, чтобы не умереть с голоду, ну и хоть как-то осуществлять нехитрую работу — носить камни и месить бетон с глиной.
Я молча смотрел на них и понимал, что нужно что-то делать. Парни тут все погибнут — наше командование и понятия не имеет, что здесь столько пленных. Их и не должно тут быть, но реальность такова… А даже если бы и знало, ничего бы не сделало. Пакистан практически не вел диалогов с Советским Союзом. Никто нашим бойцам тут не поможет, а сами они уже не в состоянии это сделать. Наверняка уже были попытки побега, которые закончились неудачно. Это сильный угнетающий фактор, при котором человек перестает быть собой, опускаются руки. Надежды нет, с каждым днем запал все меньше. И помощи ждать просто неоткуда. Боевой дух крайне низок — я сам видел, как люди медленно превращаются в животных.
На душе было паршиво — ведь мы тут не для того, чтобы спасать военнопленных. Но с другой стороны, знать, что была возможность спасти своих боевых товарищей, но не сделать этого… Да меня потом собственная совесть загрызет! Будет нарывать, как заноза в пальце!
Ну нет, я так не могу! Но как же им помочь?
Не секрет, что советская армия не могла напрямую устраивать вооруженные конфликты на территории чужой страны, без объявления войны. Спецназу и разведке категорически запрещалось устраивать шумиху — запрет был на самом высшем уровне. Но вот если вооруженный мятеж поднимут сами военнопленные, что-нибудь взорвут или расстреляют своих же надзирателей, это совсем другое дело.
Вот только судя по внешнему виду наших парней, их боевой дух действительно был практически задушен, да и чего греха таить, сами они физически и морально сильно истощены. Чтобы поднимать серьезный мятеж против душманов в их собственном укрепленном лагере и пробиваться через тех, кто неделями заставлял их голодать и работать с утра до вечера, нужна серьезная решимость. А им ее подкрепить уже просто нечем, так как изо дня в день, все становится только хуже, надежда и решимость угасают.
К тому же, это простые солдаты первого года службы, их навыки владения оружием и физические возможности оставляют желать лучшего. Они ослабли, держатся на честном слове… А если были неудачные попытки побега, смерть товарищей заметно охладила их пыл. |