Эрнст Теодор Амадей Гофман. Сестра Моника
Nudus — fabularum cur sit inventum genus Brevi decebo — Servitus ab nocte dieque.
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ
Concedo voluntatem!
Из флота Купидонова ладья Ко мне плывет. — Ставь паруса! — В погоню! Открой борты! — Пали! 1-ый раздел
Сестра Моника рассказывает собравшимся подругам, в особенности же сестре Анунчиате Веронике, бывшей графине фон Р. . . ., о жизни матери и отца. Немногие из вас, милые сестры, знакомы с моей семьей; мой отец и его товарищи, сражавшиеся вместе с Лаудоном на полях Семилетней войны, доставили немало неприятностей великому Фридриху. Весна жизни моей матери прошла во вдовьем поместье недалеко от Тропау, в одном из прекраснейших мест на берегах Опавы; и прошла она в пылких ощущениях того бытия, которое, может, и не всегда начинается с coeur palpite, но заканчивается обычно haussez les mains!
Ее мать наслаждалась светской жизнью, при этом она сумела не растерять пыла души и, со временем уединившись, вместе с любовью направила этот пыл на образование своей Луизы.
Луиза — и есть моя мать. Воспитанная без предрассудков, без них она жила и действовала.
Манящие телесные прелести соединялись в ней с бесподобной грацией, savoir-faire без притворства и оговорок.
Домовой священник, господин Вольгемут, прозванный братом Герхардом, к которому ее мать весьма благоволила, взял на себя заботы по воспитанию невинного цветка. Он был молодым, красивым тридцатилетним мужчиной, и ночами его прелестная ученица прикладывала немало усилий, чтобы в одинокой постели унять пальцами пламень, разжигаемый тирадами учителя в ее незрелой груди.
Мать Луизы обычно присутствовала на занятиях, и ее бодрый дух всегда оживлял сухой, строгий и премудрый разговор домового священника.
Моя же мать была постоянно рассеяна, и из десяти взглядов, которым всем следовало бы устремиться в книги, девять блуждали по прекрасным рукам и чреслам брата Герхарда. — Вы невнимательны, Луиза, — строго заметил ей как-то раз священник; Луиза покраснела и потупила взор. — Что за поведение, Луиза? — с раздражением спросила проницательная мать, но Луиза оставалась рассеянной и на все, о чем ее спрашивали, отвечала невпопад. — Как зовут того святого, что однажды проповедовал рыбам? — спросил отец Герхард. Луиза уже не помнила. — А как звали кавалера, продемонстрировавшего Кромвелю силу воздушного насоса? — поинтересовалась у нее мать. Но и это вылетело у Луизы из головы. — Погоди же, — сказала мать, — сейчас я напишу тебе записочку на память. Она поднялась со своего места и потянулась за длинной розгой. Луиза заплакала, но это не помогло; мать положила ее поперек стола, задрала ей юбки и исподнее и прямо перед братом Герхардом, взор которого загорелся, всыпала дочери по нежному заду так, что на нем сразу же проступил издавна известный способ запоминания премудростей... Отец Герхард вступился за бедняжку, заметив в конце своего назидания, что, мол, «родителям тоже всегда достается от наказания, которое несут их дети». С этими словами он встал и, распаленный видом юных прелестей, полез луизиной матери под юбку... — Тьфу, Герхард! — возмутилась та и велела Луизе пойти в сад. — Я надеюсь, вы не считаете меня такой же невоспитанной, как наша Луиза? — Нет! нет, напротив, — отвечал ей Герхард, в то время как Луиза, держась за ручку двери, подсматривала в замочную скважину и вытирала слезы. — Хотя, вы же знаете, милостивейшая госпожа! ...как жужжат взрослые, так и детки щебечут. |
