Однако то, что случилось на сей раз, Лексеич позднее смог описать лишь отрывочно, в общих чертах, путаясь в словах и заменяя их чаще необходимого на инвективные (как еще говорят, матерные) эквиваленты.

Некоторые «гондоны», особенно те, что не добрались до бадьи, вдруг возбудились и покрылись сеткой разрядов, а их панцирные кольца стали съезжаться. «Плохой признак, — догадался рабочий, — сейчас кто-то кого-то будет мочить». Побежали, поскакали и полетели мурашки вдоль Лексеича, он порыскал руками в поисках какого-нибудь оружия, а ногами попытался сбросить пудовые чоботы, непригодные для бегства. Руки не нашарили ничего лучшего, чем штопор, а чоботы наотрез отказались прощаться с ногами. Усилия были напрасны, однако для рабочего все обошлось.

Из-за крыш ближайших корпусов вдруг посыпались черти совсем другого сорта. Лексеичу показалось, что они с пропеллерами, потом уж сообразил, до чего быстро бились у них крылышки. От летунов в сторону алканавтов по воздуху будто черные трещины побежали. Как уткнется такая стрелка в ползучего гада, мигом от того остается одна дрисня. «Валтузят „женихов“», — потер руки радостный Лексеич. Многие члены проигрывающей команды успели пустить свои шаровые молнии, но те брызнули огненными соплями, разбившись о какие-то затемнения, окружившие летунов. «Стрекозки», как ласково назвал авиахищников Лексеич, смылись так же быстро, как и возникли. От всей же пирующей братии осталась только грязь, которую иначе, как бульдозером, не сгребешь. «Халява кончилась, и Вас спущу я нынче в унитаз», — выступил в жанре эпитафии вполне счастливый рабочий и подставил свою фамильную кружку под милую струю.

2

Гражданин Воропаев, бомж, с неделю совсем не питал свое тело, которое, лежа на мокром темном чердаке, уже немного разложилось и слегка заплесневело. Последнее время Воропаев старался не шевелиться, чтобы не упустить из себя ни капельки силы, но вдруг, как наяву, увидел, что последние отмеренные ему песчинки жизни падают в дыру времени. Итак, орел или решка? Он подбросил монету своей судьбы и нырнул в водоворот событий, может быть, в последний раз. Почти на брюхе Воропаев сполз в подъезд, немного полежал там, изображая пьяного, потом выбрался через черный ход прямо во двор. Решил вначале навестить помойку, авось там найдется что-нибудь вкусненькое — таковым у него считалось все съедобное и не совсем тошнотворное на вид. Толкнулся он три раза локтями и заколдобился. Из окошка подвала, едва поднявшегося над асфальтом, дружелюбно глядело на него мурло зверя. «Ну, жри меня, откуси кусочек, а потом слопай без останков», — решил сыграть ва-банк Воропаев. Злыдень будто бы не обращал внимания на странные предложения. И тогда бомж, у которого нервишки пошаливали с самого рождения под забором, бросился в атаку. Вернее, дотянулся до мурла и тюкнул его консервной банкой. Было сделано все необходимое для самоубийства. Однако монстр стрекотнул и, срыгнув какую-то белую массу, скрылся в подвальном помещении. От массы попахивало так же, как от сладкого творожка. И хоть слюни моментально наполнили воропаевский рот, распробовать странную «вкуснятину» страшным напряжением воли он себе запретил.

Однако увязаться следом он себе, как ни старался, запретить не мог. И вот люмпен свалился в темный подвал. Но на этом падение не закончилось, еще один нырок — и бетонного пола под животом не стало. Воропаев куда-то провалился, но потом будто резиновые ленты затормозили его и, совсем застопорив, даже подбросили вверх.