– Ах, Джеймс, – сказала Джин, поворачиваясь к нему с сияющими глазами, – вы так думаете? Вы действительно так думаете? Вы не смеетесь надо мной?

– Ну, – отозвался Джеймс, серьезно глядя на нее, – вы ведь видите, что я не смеюсь, да, Джин?

Она обвила руками его шею, привстала на цыпочки и звонко чмокнула его в обе щеки.

– Ой, как я вас люблю! – сказала она. – Жаль, что вы только друг Дункана, а не мой родной брат.

– Братья бывают и назваными, – сказал он, обнимая девушку. – Я счел бы это за честь.

Продолжая обнимать его за шею, она откинула голову и проказливо усмехнулась.

– А знаете, что подумала Анна? – спросила она, посмеиваясь. – Она решила, что вы мой поклонник. Правда глупо?

– Очень глупо, – согласился Джеймс, похлопывая ее по спине и усмехаясь так же, как она. – Ни один человек в здравом уме не станет полагать, что такое свежее и хорошенькое существо, как вы, может соединиться с таким стариком, как я.

Она наморщила носик.

– Вы не такой уж старый, – заявила Джин. – Вам, осмелюсь предположить, не больше тридцати лет. Джеймс, обещайте мне, что не станете смеяться, если мистер Кортни ничего не скажет. Я на самом деле буду чувствовать себя очень глупо.

– У меня ужасная память, – сказал он. – О чем это мы говорили сегодня утром? Мы уже далеко ушли от дома. Мы разговаривали о погоде, не так ли? Не повернуть ли нам обратно? Я вижу, что подол вашего платья отяжелел от сырости.

Джин опять взяла его под руку и быстро пошла рядом с ним.

А Джеймс был просто ошарашен. Все его планы развеялись по ветру. Когда Джин нашла его в галерее, он как раз собирался с духом, чтобы пойти и отыскать ее. Он решил, что сделает это именно сегодня. Он намеревался покончить с нерешительностью и обручиться с Джин.

Но Джин первая начала разговор. И он был ошарашен своей слепотой.

Он действительно не знал, о чем они разговаривали по дороге домой. Он был ошарашен – и еще немного растерян и унижен.

И в то же время у него словно гора с плеч свалилась.

* * *

Утром вдовствующая графиня Эмберли верхом поднялась на утесы вместе с сэром Седриком Харвеем. Они привязали лошадей подальше от обрыва и пошли пешком; ветер дул им навстречу.

– Мы просто сошли с ума, – сказала она. – Но если бы мне пришлось хотя бы еще час просидеть в четырех стенах с этой женщиной, Седрик, я бы совершила убийство или что-нибудь похуже. Вот какое я чудовище.

– Вы неизменно любезны и снисходительны, Луиза, – возразил он. – Всем нам нужно время от времени выпустить наружу свои истинные чувства.

– Мне хотелось встряхнуть ее, – продолжала графиня. – Она то и дело жалуется на сырость и сквозняки, несмотря на то что в течение двух недель Эдмунд приказывает разводить каждый день в камине гостиной чуть ли костер.

– Она огорчена, – сказал сэр Седрик. – Бэкворт почти все время сидит затворником в библиотеке, и она постоянно думает о том, что на следующей неделе снова потеряет сына.

– Я понимаю, – отозвалась графиня, взглянув на него с раскаянием. – Вы, Седрик, моя совесть. Я сочувствую леди Бэкворт. Я знаю, каково это… Доминик тоже не раз шел своей дорогой, и я не знала, увижу ли его когда-нибудь снова. Я страшно бессердечна, не так ли, Седрик?

– Нет, – ответил он, – просто вы очень человечны. Ибо сколько бы человек ни сочувствовал леди Бэкворт, нельзя не пожалеть о том, что у нее, кажется, нет никаких внутренних источников, чтобы подбодрить себя.

– Я очень рада, что Александра не похожа на свою мать, – сказала графиня. – Хотя вчера я застала ее в детской, проливающей слезы. Эдмунд уехал по делам в город, а моего прихода она не ждала.