|
Только запомни одно: женщины и идеи несовместимы. Сестры Гримке были вынуждены уехать из этого штата, потому что не усвоили этот урок. Теперь они на Севере, проповедуют свободу ниггерам и свободную любовь, позорят и себя, и всех женщин. Мне не нужна жена, которая ведет себя подобным образом. Ты должна всегда знать свое место. И я тебе обещаю, – Джастин наклонился ближе, волосы упали ему на лоб, и вся бравада Мадлен тут же покинула ее, когда она увидела его глаза, – если ты еще раз откроешь рот и опозоришь меня на людях, ты ответишь за это. Я тебя предупредил.
Он отодвинулся и поправил волосы. А потом вернулся на лужайку, пытаясь улыбаться так, словно ничего не случилось. Но и Джастин Ламотт, и его жена понимали, что с этого дня их отношения изменятся. Теперь они доподлинно знали друг о друге то, о чем раньше каждый из них мог только догадываться. – Чудовище, – снова прошептала Мадлен. Как было бы сладко и жестоко передать Джастину то, что сказал ей отец перед самой смертью, подумала она. Передать слово в слово! Мадлен прислонилась к колесу кареты, пытаясь сдержать слезы. Она не знала, что хуже: ее унижение, гнев или уверенность в том, что угроза Джастина – не пустой звук.
* * * Орри наблюдал за тем, что произошло возле экипажей, издали. Ему стоило огромных усилий не броситься на помощь Мадлен и не избить Ламотта до бесчувствия. Но она была связана со своим мужем церковным и гражданским законом. Она была женой Джастина, его собственностью. И если бы Орри послушался своих чувств и вмешался, он только ухудшил бы ее положение. Когда Мадлен взяла себя в руки и вернулась к гостям, продолжавшим шептаться о ней, он восхитился ее храбростью. И мысленно проклял этих людей за насмешливые взгляды, которые они бросали ей в спину. Джордж заметил его волнение. И Купер тоже – он уже достаточно наслушался сплетен о том, как жена Ламотта осмелилась спорить с Кэлхуном. И Купер, и Джордж пытались поговорить с Орри, но он сбежал от них обоих. Наконец, побродив несколько минут без всякой цели, он заметил Мадлен. Она была одна. И тогда он отбросил осторожность и решительно направился в ее сторону, потому что весь последний час не мог думать ни о чем другом. – С вами все в порядке? – спросил он. – Да, да. – (Но это, конечно, было не так, Орри буквально слышал кипевшее в ней возмущение.) – Мы не должны разговаривать наедине. – Я люблю вас, – трясясь как в лихорадке, выговорил Орри, глядя на носки своих ботинок. – И я не могу видеть, что с вами плохо обращаются. Давайте встретимся завтра. Или послезавтра. Прошу вас… Мадлен не колебалась: – Хорошо. Завтра. Где? Орри быстро объяснил, как дойти до первого безопасного места, какое пришло на ум. Едва он договорил, Мадлен судорожно вздохнула: – Кто-то идет… Он шепотом назвал ей время встречи и, когда она торопливо отошла, направился в противоположную сторону. Сердце его бешено колотилось от страха и радости.
* * * Натаниель Грини принадлежал Джону К. Кэлхуну бо́льшую часть своей взрослой жизни. Ему было шестьдесят три, и он ненавидел любые разъезды за связанные с ними нервные переживания и вынужденное общение с рабами, которых он считал намного ниже себя. Гордость Грини питали два обстоятельства. Во-первых, его хозяин был одним из самых выдающихся людей в стране. А во-вторых, Грини входил в число домашних слуг, то есть занимал положение несоизмеримо более высокое, чем у рабов на плантации. Хотя Грини и родился в этой части штата, он презирал ее жару, вонь и бесконечные болота, кишащие насекомыми. Находясь здесь, он с тоской вспоминал привычные горные пейзажи в окрестностях Форт-Хилла и наполненный прохладой дом Кэлхуна, окруженный цветниками и зелеными аралиями. |
